бел, стул, что стоит рядом – тоже. Кровать бела, она стоит справа и завалена одеждой. Много книг на стеллаже у дальней стены справа в углу, но книги эти же сумбурно лежат на полу, на кровати той же рядом с одеждой, на столе завалены, лишь место для чистых и исписанных бумаг есть на столе. Дверь в комнату аккурат посреди комнаты у дальней стены, она тоже бела. За окном ночь. Окно над столом. Стоит человек, он печален, одет в рубашку и кардиган, на вид ему – за пятьдесят. Он толще обычных представлений социума о норме телосложения человеческого. В очках. В руках – зажженая сигарета. О чем же думает он?
ЧЕЛОВЕК В КАРДИГАНЕ. Я в ужасе и печали, mon ami. Я совершенно запутан, окутан тоской, раздавлен. О чем же петь мне? Что даст мне сил снова увидеть добро и красоту? Ведь некогда я был поэтом. Да, писал я не так много, наград и почестей я не познал, а многое же из написанного мною не увидело человечество, но Вселенная, Вселенная! она видела, ей я посвящал все, что даровано было ею мне. В конце концов, быть поэтом или художником вовсе не означает, что нужно ежедневно трудиться и писать, писать… нет, нет, mon ami, не правы будут те, что говорят подобное! Поэт и художник тот, что способен видеть красоту там, где тяжело разглядеть это другому, таковым не являющимся. О да, я был поэтом, я умел любить и прощать, я видел красоту и давал ее всякому, со мною заговорившему. А далее, далее… О боже! (Человек бросает сигарету и тяжело опускается на пол. Молчание, лишь часы медленно отмеряют шаг времени в этом пространстве.) О боже! я предал тебя, я остранил тебя от себя, не ведая, как много ты дал мне и как много отнял, когда ушел от меня. Однажды, еще давно, миллион лет назад, где-то в параллельном и ужасающем мире, еще преследующем меня в мои бессоные ночи, я встретил одного поэта, познакомился с ним. «Вы пишете?» – спросил он меня. «Пишу», – соврал я с ужасом и горечью. «Впрочем, нет, – поправился я, – и я не знаю почему…» «Ничего, – ответил мне поэт, – когда-нибудь напишите. Может быть…»
Может быть! Эти слова были словно гвозди в ладони распятого Христа!..
В тот день, когда я отстранил от себя бога, я начал познавать ад, даже не догадываясь об этом в самом начале моего спуска туда. Я видел, как люди лгут друг другу из многих неясных, хитрых и иногда ужасающих своей чернотой побуждений. Видел, как благородные девы с омерзительной легкостью и удивительной охотою опускаются в пучину разврата. Вдруг почему-то почудилось мне, что все те книги, что я читал, что все стихотворения, прочитанные и написанные мною, глупы, словоохотливы, занудны и наивны. Ведь что стихи, когда есть дьявольский дурман греха, манящий человека своими злыми когтями в пучину ледяного озера на дне дантевского ада. И самое страшное в этом, mon ami, то, что есть имя ему, что есть физическая оболочка его, этого ада – и название ему: университет. О да, друг мой, да, да! Именно там я столкнулся с тем, с чем мне не хватило смелости и мудрости справиться и сохранить божественное пламя.
Лилит быстро отыскалась в этом хаосе безумия. Она была притягательно мила и очень умело создавала вид, будто она вне всего окружающего меня пира Вакха. Но то был обман, самый большой обман, что почти свел меня с ума. Годами длилось воздействие ее, о, друг мой, как долго, старательно и изворотливо тушила она ту оставшуюся лучину бога во мне! Я был потерян, я был на грании безумия: мое хождение по этим мукам довело меня до пропасти. Один шаг, один манящий шаг туда, такой легкий шаг, такой соблазнительный… но как ребенку с трудом удается сделать свой первый в жизни шаг, так и я с таким же трудом заставил себя не сделать шаг у бездны. Лилит обернулась чудовищем, готовой убить все, что так дорого мне, и искалеченный, жестоко униженный, лишенный всего, я собрал все оставшееся мое во мне для одного решительного и отчаянного шага, который определил бы, останусь я жить или погибну в бездонной пропасти…
И вот он я, друзья мои!.. сижу перед вами, живой, словно вернувшийся с войны. Я брожу мимо своих книг, а они отторгают меня. Они не даются мне, они закрыты для меня. Пытаюсь читать, но лишь тени пережитого мелькают предо мною. Сажусь за стол, царапаю бумагу и только слова исходят от пера. Слова, слова, но не красота, не искусство…
О, как мне плохо… плохо… Зачем вы заставили вспомнить все? Зачем? (Он быстро встает и нервно бегает по комнате.) Заче-е-е-е-е-ем?.. (крича и держась за голову, выбегает из комнаты).
Комната та же. День. Человек в кардигане спит на кровати. Бывшая там одежда и книги – на полу. Он просыпается. С хмурым видом молча подходит к окну, читает написанное прошлой ночью. Грузно садится на стул, убирает исписанную бумагу и смотрит в окно. Закуривает.
ЧЕЛОВЕК В КАРДИГАНЕ. Я никогда не умел общаться с дамами. Никогда не умел дружить. Стыдился своей семьи. Не общался с отцом. Если хорошенько подумать, я идеализирую свою ту жизнь так называемого поэта безосновательно. Я был отвратитетелен, теперь я это понимаю. Куда же стремиться мне? Куда обращать свой взор? Где мой нравстенный маяк совершенства?
Был ангел в моей жизни, mon ami. То был далекий март, мой первый поход в театр с мамой. Я видел ангела в тот вечер, который повлек меня за собой в прекрасный и волшебный мир истинной и абсолютной красоты. Она – ангел был во плоти прекрасной Мадонны – научила меня спокойной и счастливой грусти, тихой журчащему водопаду красивых