пролетели весенние месяцы – лето вальяжно шагало навстречу его почитателям. Май в Энгебурге часто непредсказуем. Вверенный сопровождать плавный переход к самому жаркому времени года, он тем не менее не чурается выдать фокус в виде внезапного снегопада. На счастье жителей, в этом году месяц оказался на редкость учтивым к законам природы.
В один из его теплых, обдуваемых ласкающим ветром дней Катерина и Генри сидели на берегу реки, увлеченные созерцанием милой душе картине. Рудковски следила за колебанием водной глади и отражением в воде неба. Генри рассматривал ее отданные во власть бездействия руки. Они походили на белоснежное полотно с четко вычерченной картой рек, и парень, поглаживая их, не сомневался: если следовать одному из предписанных веной маршрутов, неизбежно отыщешь укрытое ей сокровище.
Порой, когда все, казалось, бежало донельзя прекрасно, на Катерину находила поэтическая меланхолия и она, лежа рядом у той же реки на коленях у Генри, шепотом обнажала страх: «Не представляю, что может найтись человек, который полностью примет меня, – она запиналась, – вопреки моим попыткам оттолкнуть и отвергнуть его. Принял и – если совсем размечтаться – полюбил бы меня вопреки мне самой».
Генри бережно гладил бархатистой рукой податливые ритму волосы девушки, а опасения Рудковски вынуждали задавленную умом душу испытывать к ней сожаление.
Несмотря на завидные ряды поклонников, Катерина всю жизнь продержалась особняком, предоставленным самому себе и в самые темные времена гонимым бесплотными призраками в виде навязчивых мыслей. Она знала, что могла выбирать, и больше того – выбор ее непомерно огромен. И все же девушка, возразив ожиданиям родителей, а также примыкающего к ним клубка в виде их друзей, родственников, соседей и коллег, наотрез отказалась «брать лучшее из того, что есть». В ней горела решимость ждать до тех пор, пока судьба не предоставит ей «лучшее из того, что возможно».
Катерина доказывала: ей хорошо и так – «ни друзей, ни парней», и смеялась над теми, кому не довлеет собственная компания. Однако делала она это в первую очередь для того, чтобы умерить свои страхи. Тайно боясь умереть в одиночестве, девушка силилась не подавать о том ни малейшего вида. Даже если силы на это ей приходилось черпать из своего же бессилия.
И тем не менее в мужских, по-отцовски оберегающих (чего ей так не хватало) объятиях Генри Катерина слабела до такой степени, что становилась похожей на тающую на ладони льдинку – от нее вот-вот ничего не останется. Бережно укладывая ее на колени, парень смотрел на Рудковски, и ему хотелось кричать: «Ты заслуживаешь любви и счастья!» А чтобы яснее выразить мысль, он аккуратно целовал девушку в оголенный от волос лобик и повторял: «Ты прекрасна, и красота твоя двухстороння: она внутри, и она же снаружи».
Тогда Катерина поднимала на него преисполненный надежд взгляд, молча благодарила за непрошенную, но желаемую поддержку, а после выпрямлялась и с хитринкой в глазах и деланно надменным выражением лица