главный миг. До дна выпить нужно. Как бы тяжко ни стало. До дна.
– С Богом, – благословил он.
Причину напутствия осознал, едва глотнул. Вкус не поменялся. Только с каждым глотком менялось в душе у паренька. Горесть появилась, или печаль. Но совсем невмоготу стало к середине. Потекли невольные слезы. Да что потекли, ручьем хлынули. Грудь сдавило такой болью, что и никаких сил терпеть. Однако зажал ручку, так, что хрустнули костяшки пальцев, зажал, но осилил. Схлынул морок. Исчезла боль и тревога. Пришло понимание. Чего-то важного, такого, чему и названия нет.
Павел взглянул на благостно улыбающегося старика: – Ну что, дед Иван? Выполнил я урок?
– Выполнил, – согласно кивнул тот. – Молодец. Да и то сказать, пора мне уже. Напоследок вот что скажу. Сам все поймешь. Понемногу спознаешь. Но помни, не я один такой. А вот крестника его, ты обязательно когда-никогда встретишь. По отметине его признаешь. Тогда и будет твой день страшный и для кого-то последний. Для кого? Мне неведомо. Что суждено, то и будет. А пока ступай, Павел, ступай с богом.
Он встал и легко, но словно касаясь лучиком света, перекрестил гостя. А Павел понял, что ни спрашивать ни о чем, ни говорить с ним дед больше не будет. А лучше для всех, чтобы ушел он из этой хитрой горницы как можно скорее. Он встал, развернулся и в два шага вскочил в темные сенцы.
Солнце ударило в глаза, ослепило. Прикрыл глаза ладонью, а когда убрал, увидел, что нет вокруг ни домов, ни огородов. Стоит Паша посреди луга и глядит на скошенную траву.
Повернул голову. Сколько хватает глаз, только поля и редкие березовые околки. И никакого намека на деревеньку.
«Заснул, голову напекло, вот и привиделось, – облегченно выдохнул летчик.
– Тоже мне Илья Муромец», – усмехнулся он чудной истории. И тут приметил столб пыли, поднятый подскакивающей на колдобинах полуторкой. Он сорвался и побежал к дороге, огибающей поле, размахивая руками и крича водителю.
Три часа в кузове, ночь в комендатуре захолустного городка, и уже на следующий день вернулся в часть. Что и говорить, кругом повезло. Упади раньше, так просто бы не отделался.
В казарме тишина и покой. Все на поле.
«Рассчитывать на машину глупо. Вдоволь надежурюсь», – расстроенно думал он, лежа на кровати.
В штаб вызвали, едва задремал. Пригладил вихры и рванул.
«Ясно, что не за орденом. Сейчас всю душу вымотают», – огорчился летчик.
Однако командир полка лишь укоризненно ткнув пальцем в донесение, где, как следовало понимать, был отражен и его «подвиг», заговорил о другом: – Ты, Паша, нынче у нас безлошадный, так что готовься. Завтра едешь получать новые машины и на учебу, будешь осваивать.
«Невиданное дело? – изумился лейтенант. – Хотя? По сути, работа нервная. Пока изучишь, загрузит. Проблем выше головы, а уж если что не так, то, как водится. По закону военного времени. Мало не будет».
Однако узнал, что ехать придется не куда-нибудь, а в родной Новосибирск, где на заводе 153 и клепали «крылья Родины»,