других ценил эту готовность. Он понимал, что за чувство толкает Правену в могилу, но совсем не желал, чтобы эта юная жизнь пресеклась напрасно.
– Ведь мы не потому не дали ему с собой жены, что рабыню для брата пожалели. Было бы нужно – мы бы хоть двух дали. Но ведь ему нельзя…
– Он же был христианин! – подхватил Лют. – Он же крестился в Царьграде. А крещеным с собой на тот свет никого брать не полагается. Ни рабынь, ни жен водимых.
– А ты сама крещена? – спросила Сванхейд.
– Да. Я не ездила с княгиней в Царьград, была еще мала, но матушка моя ездила и с нею крестилась. А как она вернулась, она и нас крестила… Княгиня храм построила, во имя Святой Софии, чтобы как в Царьграде[9]… И я, и сестры мои тоже были крещены.
– Ну а кто крещен, тому себя убивать – грех большой, непрощаемый! – воскликнула Малфа; она тоже была крещена в Киеве, хотя здесь, где христианских священников и храмов не имелось, предпочитала об этом не вспоминать. – Если ты убьешь себя, то не встретишься с Улебом больше! Только если проживешь, сколько положено, своей смерти дождешься, тогда… быть может… за жизнь добрую и честную… Господь у себя в чертогах вновь вас вместе сведет.
Она не была уверена, что последние ее слова – правда, но не сомневалась, что добровольная смерть Правены уж точно помешает ей вновь обрести мужа на том свете.
Правена задумалась, опустив голову. Малфа угадывала – сейчас Правена потеряла мужа второй раз, потеряла надежду уже вот-вот увидеть его снова. Возможное свидание откладывалось… на много лет, может, двадцать или даже тридцать. И все это время она будет одна, будет страдать под гнетом горя. Одинокая жизнь разворачивалась перед ней длинным-длинным полотном, и нужно немалое мужество, чтобы свыкнуться с мыслью об этом пути.
Ты прости-прощай, мой лада милое,
Дорогой мой Улебушка Мистинович…
– начала Правена, не поднимая головы.
У Малфы и Сванхейд немного отлегло от сердца – вдова начала причитать, а значит, смирилась с разлукой.
Пришло нам с тобой последнее расставаньице,
Вековое больше да несвиданьице.
Проводили тебя во последний путь,
Во последний путь да во дороженьку.
Ты прости меня, ладо милое,
Что мы жили с тобой да мало годичков,
А мы не ссорились да не ругалися,
Не ругалися да не рядилися.
Я тебе во всем была жена покорная,
А не простилася с тобой да в ту дороженьку,
Не увидела тебя во твой последний час,
Не закрыла тебе да очи ясные,
Не сложила тебе да руки белые…
Слушая, Бер взглянул на Святослава. Князь поначалу был хмур, в ярких голубых глазах просвечивало недовольство: он бы счел весьма уместным, если бы молодая жена отправилась вслед за Улебом. Но, слушая ее звонкий молодой голос, князь постепенно расслабился, задумался, на лице появилась печаль. Особенно печалиться о ком-то другом он не умел, так может, предвидел, как над