крепка, как смерть, любовь…»
Стойкой чалдонке Тане посвящается
– Мешок рыбы на букет цветов? Конечно, да!
– Видали лоха?
Весь экипаж высыпал посмотреть на редкий случай, но «лох» уже уходил сквозь аэродромный гул, и даже по спине было видно, что вполне доволен судьбой.
Гвоздики из Москвы. В хрустящем целлофане. Пахучие. Свежие. Нежные. Эх, довезти бы!
У себя, в рабочем общежитии, Саша прошел в чулан и выбрал там из хлама поломанный стул. Вахтерша, тетя Даша, с тревогой наблюдала, как молодой мужчина оторвал от старого стула полукруглую дужку и запихнул ее себе под парку, так что грудь оттопырилась, как у ядреной бабы.
– Вот! Позальют шары с утра и творят незнамо че! Ты че делашь, че делашь-то, охальник? Ментовка, гля, рядом. А ну – брякну че?
Саша, смеясь, чмокнул тетю Дашу в вялую щеку и выскочил во двор. Зарокотал снегоход «Буран».
На дворе темно, на душе светло, на спидометре – сорок. Вот уже позади «Страна Маленьких Палок», – полоса редколесья лесотундры, последние деревца сибирской тайги, и снегоход выбегает в Великую Белую Пустыню. Дальше, до самого Полюса, лишь снег и ветер.
Если держать направление на яркую звездочку примерно на три локтя левее Полярной звезды, то через триста километров попадешь на речку Ханка-Тарида. Там, на крутой излучине, охотничье зимовье. Там, на пороге, стоит Таня и смотрит на юг. И все мысли и чувства – там.
Дужка от стула выгнула парку на груди. В тепле и уюте, не придавленный, не помятый, приник к груди букет из Москвы. Четыре красные и три белые гвоздики. «…Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей!»
Три месяца длится на этой широте поярная ночь, сегодня двадцать второе декабря, самая середина, двадцать пятого Рождество, а двадцать шестого Танин день рождения.
Поженились двадцатого сентября.
Кто сказал, что медовый месяц только один, того остается только пожалеть!
Через сутки Саша подъехал к зимовью старика Прокопия, где собирался отдохнуть. Никого… Ни даже следа собачьего! Постоял Саша у покинутой избы, постучал ногой о пустые бочки из-под бензина – мда-а…
Топить сейчас выстывший балок, идти на озеро колоть лед, греть воду, готовить ужин, а утром разогревать остывший «Буран»? Нет! Вон облачность натекает, звезд не видно, как бы не пурга.
…Цвела черемуха, когда он начал ухаживать за своей Таней. Уже под утро, проводив девушку домой, Саша возвращался на речку и, наломав полную охапку тяжелых, полных весеннего томленья цветов, возвращался к ее дому и оставлял букет в старом кувшине у веранды. Проснется – улыбнется.
Потом черемуха стала осыпаться. И он любил встряхивать ветки над головой невесты, наблюдая, как белый цвет мешается с темной медью ее волос.
Милое лицо молодой жены вдруг ясно выступило из темного неба, и зеленый дым сияния дугой лег на рыжие волосы.
„Ждешь, Танечка? Я сейчас. Я быстро. Я уже!"
Через несколько часов, по начавшему сереть горизонту, Саша вдруг понял, что едет на рассвет, что, не видя «таниной звездочки», непроизвольно