нам.
– Пустое. Коль суждено со своими полягу, коль судьба у меня такая, так что теперь?
Мужчина поклонился трижды у порога и вышел. С тех пор говорить о нем принято не было.
* * *
– Сияна, так складно ты вышла, да увянешь здесь. Не хочешь на молодцев поглядеть? Посмотреть, как нынче девушки наряжаются?
– Нет, матушка, не желаю, – я знала, что будет если соглашусь, проверяет меня так. Боится, что уговор наш совсем позабуду. Не выполню то, что должно. То, для чего она меня растила.
– Все же ладно ты получилась, не зря отварами тебя поила из навьих растений, не зря.
Я улыбнулась матери, которая заплетала мне тугую косу, но на душе у меня было неспокойно. Чувствовала, что что-то должно произойти. Тревога хищной птицей вцепилась в разум, оставляя на душе борозды от когтей.
– Натаскать воды? – спросила я.
– Натаскай, баньку хочешь истопить?
– Чего бы и нет, – кивнула.
– Тропкой иди привычной, но всё равно смотри по сторонам. Лес беснуется временами, а сейчас пуще прежнего.
– Отчего же он?
– Знамо дело от чего, – мать нахмурилась, – окрестный люд дерево рубит? Рубит. А подношения делает? Нет. Вот и взбунтовался Хранитель, – она взяла в руки еще не связанный пучок трав и принялась переплетать травинки между собой колоском. Она всегда начинает делать простые обереги, когда нервничает. Не одной мне не спокойно.
– Тебя-то он не тронет, но ты всё равно следи за тропкой в оба глаза.
Матушка, видимо, о Лешем говорит, смекнула я.
– Конечно, – я кивнула и встала с табурета.
– Сияна? – окликнула меня мать, когда я уже переступила порог избы.
– Да, матушка?
– Воротись только как стемнеет, раньше не суйся, поняла?
– Как пожелаешь.
Я поклонилась матери и прихватив два ведра направилась в сторону леса знакомой тропой. Не было слышно привычных трелей птиц, не шуршала трава от перебежек лесных обитателей.
Стояла почти мертвая тишина. На сердце было неладно, чуяло оно что-то нехорошее. Хотела вернуться назад, но вспомнила уговор. До темноты не возвращаться. Предчувствовала ли мать что-то? Ведь мне с самого утра не по себе. С детства матушка твердила, что быть мне, как и ей ведьмой. С малых лет умею я травы целебные и губительные различать, сны вещие вижу и толковать их могу. Как и её сторонятся меня местные, когда с первым снегом мы в поселение приходим богиню Мару уважить.
Сторонятся местные, да только все как один за лекарством от хвори какой ходят. Добра они не помнят, а как беда какая со скотом или посевами случится, всё нас винят. Нет бы хлева в чистоте держать, они угрожать приходят.
Я обернулась, услышав филина. И правда, тропка привела меня не туда, куда должна была.
Скинув с себя платье на траву, я по нему потопталась и, наизнанку вывернув, надела. Взор мой избавился от тумана и увидела я, что не к реке пришла, а почти в болото угодила.
Задумалась, отвлеклась. Сама виновата.
– Беда, – послышалось над головой.
То не голос, птица кричит, что в глуши лесной живет.
– Беда, – снова раздалось.
– А ну! Перестань чирикать! – прикрикнула я, грозясь кулаком в пустоту.
И без тебя знаю, что беда, только надеялась на пустое переживание. Плюнув на уговор и на ведра, припустила до избушки. Пусть кричит матушка и ругается, только убедиться мне нужно, что в порядке всё.
У леса на этот счёт было своё мнение. Колючие кусты боярышника хватали меня за подол платья, корни деревьев поднимались из земли и подножки ставили, тропка постоянно возвращала меня на опушку, не давая возможности до дома дойти.
Окончательно взбесившись, я топнула ногой и почувствовала, как сила расползлась по коже.
– Выпусти меня, жертву принесу на заре утренней, только выпусти, домой мне нужно!
Взмолилась я Хранителю.
«Иди» – шелестом дубравы ответил мне лес.
Помех больше не было.
Ещё загодя почувствовала я запах гари. Неладное творилось. А женский крик всё на места поставил. Мне бы спрятаться, как учила матушка, но я не из робких, и часто лезу на рожон. И в этот раз не смогу в стороне остаться.
– Матушка?! – позвала я, пытаясь разглядеть хоть что-то в едком дыму. Глаза резало, нос закладывало, а по горлу будто копоть скользила.
Дверь избы сорванная с петель валяется поодаль. Сердце заходится в бешеном ритме.
Влетаю в дом и ищу глазами средь дыма очи матери. Кашляю, пробираюсь наощупь.
– Матушка!
Показалось ли – слабый стон откуда-то сбоку в самом конце избы. Преодолев в два шага расстояние споткнулась обо что-то мягкое, успела только развернуться прежде, чем упала на колени.
Невидящим взором, подернутые пеленой смерти на меня уставились глаза матушки. Кровь