воспитанник смеет иметь собственные убеждения и идти своей дорогой.
– Кажется, эти идеи довольно резко расходятся с нашими, – тихо сказал Эрих. – В письмах ты ни разу не упоминал об этом.
– Зачем? Тебя надо было оберегать от всякого волнения, и ты все равно не понял бы меня, Эрих. Ты с детства робко отворачивался ото всех вопросов современной жизни, а я заглянул настоящему прямо в глаза, если при этом между нами образовалась пропасть, то я не в силах изменить это.
– Между нами – нет, Эгберт! Мы друзья и останемся друзьями, что бы ни случилось! Или ты думаешь, я забыл, что обязан тебе жизнью? Конечно, ты по-прежнему и слышать не хочешь о моей благодарности, но я до сих пор чувствую все, что тогда испытал, помню падение в воду, ужас, наполнивший мою душу, когда бешеный водоворот подхватил меня, а потом блаженное чувство безопасности, когда твоя рука схватила меня. Я всеми силами мешал спасать меня, судорожно цепляясь за тебя, я подвергал тебя самого смертельной опасности, и всякий другой бросил бы меня, но ты этого не сделал; благодаря своей исполинской силе ты сумел удержаться на поверхности и продвигаться вперед, пока мы оба не достигли берега. Для шестнадцатилетнего мальчика это был героический подвиг!
– Это был просто удобный случай испытать свои силы и умение плавать, – возразил Рунек. – Для меня это купание не имело никаких последствий, тогда как ты опасно заболел от испуга и простуды.
Он замолчал, потому что в эту минуту в комнату вошел Дернбург с книгой в руке, патрон так спокойно ответил на поклон молодого инженера, как будто между ними ровно ничего не случилось.
– Вы, конечно, наслаждаетесь первым свиданием после долгой разлуки? – спросил он. – Ты впервые видишь сегодня Эриха, Эгберт, как ты его находишь?
– У него все еще болезненный вид, и, конечно, ему надо некоторое время очень беречься.
– Доктор того же мнения. Сегодня ты как будто особенно утомлен, Эрих! Иди в свою комнату и отдохни.
Молодому человеку хотелось остаться, чтобы стать третейским судьей и примирителем между ними, если объяснение примет чересчур бурный характер, но слова отца звучали почти приказанием, а Рунек тихо произнес:
– Уйди, прошу тебя!
Эрих с горечью покорился. Он чувствовал в этой привычке щадить его что-то унизительное для себя и сознавал, что его щадили не только ввиду его физической слабости. Отец никогда не смотрел на него как на самостоятельного и равного ему человека; собственно говоря, и друг смотрел на него так же. Теперь его удалили, чтобы он «отдохнул» – другими словами, его хотели избавить от необходимости быть свидетелем очень неприятного столкновения, а он позволил удалить себя с тягостным сознанием, что его присутствие совершенно не нужно и бесполезно.
Дернбург и Эгберт остались одни, первый опустился на стул перед столом, держа в руках чертеж радефельдской трубы и глядя на него.
– Я принимаю твой проект, Эгберт, он лучший из всех, которые были предложены мне, и прекрасно решает все проблемы. О некоторых подробностях надо еще