с сыром и маслом. Затем Эдвард скурил две трубки медового табака, и супруги молча отправились ко сну. Согласно ритуалу, установившемуся с первых же дней брака, Мэри легла первой, а муж последовал за ней спустя четверть часа. Передняя и задняя двери были заперты, газ отключен, и когда Дарнелл поднялся в спальню, жена уже лежала в постели, лицом от него.
Когда он вошел, она тихо сказала:
– Невозможно найти презентабельную кровать дешевле фунта одиннадцати, а хорошие простыни везде дороги.
Он тихо разделся и лег в постель, потушив свечу на столике. Шторы были задернуты как положено, но стояла июньская ночь, и за стенами, за запустелым миром и дикой природой серого Шепердс-Буша всплыла через волшебную пелену облаков большая золотая луна над пригорком, и землю залил чудесный свет оттенка между красным закатом, еще дрожащим над горой, и той дивной красой, что блистает в лесах с пика холма. Дарнелл будто увидел в комнате отражение этого колдовского свечения; сияние озарило бледные стены, белую постель, лицо жены средь каштановых волос на подушке, а прислушавшись, он так и слышал коростеля в полях, козодоя, разливающего странную песнь из тиши встрепанных кустов, где рос орляк, и, словно эхо волшебной песни, мелодию соловья, который пел всю ночь на ольхе у ручейка. Дарнеллу больше нечего было сказать, но он медленно продел руку под шею жены и поиграл с колечками каштановых волос. Она так и не шелохнулась, лежала, тихо дыша, глядя в пустой потолок своими прекрасными глазами, тоже наверняка думая о том, что не могла произнести вслух, и послушно поцеловала мужа, когда он попросил – с колебанием и заминкой.
Они уже почти уснули – Дарнелл и вовсе завис на самом краю сна, – когда она произнесла очень тихо…
– Боюсь, дорогой, мы никогда не сможем себе этого позволить.
А он едва расслышал ее слова из-за журчания воды, спадающей с серого камня в чистый пруд.
Воскресное утро всегда было поводом для безделья. Они бы даже не позавтракали, если бы миссис Дарнелл с ее инстинктом домохозяйки не проснулась и, завидев яркое солнце, не почувствовала, что в доме слишком тихо. Она лежала молча минут пять рядом со спящим мужем и напряженно вслушивалась, не зашумит ли Элис внизу. Через какую-то щелку в жалюзи падал золотой лучик солнечного света, освещая каштановые волосы, и Мэри пристально всматривалась через комнату в туалетный столик, цветной умывальник и две фотогравюры в дубовых рамках на стене, «Встречу» и «Расставание». В полудреме она выслушивала шаги служанки, и тут на нее пала бледная тень мысли, когда на мимолетный сонный миг миссис Дарнелл смутно представила другой мир, где восторг был вином, где можно скитаться в глубоком и счастливом доле, а луна над деревьями всегда встает красной. Она думала о Хэмпстеде, представлявшем для нее видение мира за стенами, и дума о парке привела сперва к банковским праздникам[23], а затем – снова к Элис. В доме не было ни звука; с тем же успехом могла стоять полночь, если бы от угла Эдна-роуд не донесся внезапно затянувшийся крик воскресного мальчишки-газетчика,