дом снесли почти сразу, как только нам дали квартиру. Последними съехали из нашей деревяшки те самые Терёхины.
Уезжая из дома, мы сняли дверь в кухню, чтобы установить её на даче. В дефицитные годы было не найти в свободной продаже нужных стройматериалов. Дома на Полярной нет тридцать лет, а дверь из кухни до сих пор служит у нас на даче.
Долго на этом месте оставался пустырь, зарастающий ивой. Но вот городские власти продали на аукционе землю, и вырос пятиэтажный дом в стиле хай-тек из стекла и металла. На верхних этажах французские окна в пол. Но новый дом мне кажется каким-то неживым, холодным.
А горизонтальный тополь, конечно, спилили. Не к месту он, старый и корявый, в этом современном дворе, уставленном сплошь дорогими иномарками. В 1980-е во дворе стоял один «Москвич», и его хозяина мы считали очень богатым.
Мы чувствовали себя защищенными не потому, что жили в закрытом городе, охраняемом пограничниками и зенитчиками. И не потому, что рядом, через дом, на улице Лесной находилась пожарная часть (и один раз, когда загорелось в подъезде, мы побежали искать не уличный телефон-автомат, а прямо в пожарную часть), а через два дома – милиция. Были уверенность, планы на жизнь, как у всех. Плохого мы не видели ни в жизни, ни в телевизоре: страшной бедности, грязных бичей, кровавых преступлений. Может, это где-то было, но не в нашей стране, не в нашем городе точно.
Почти ленин
Не сохранилось ни одной фотографии дома моего детства: тогда не думали, что потом это окажется важным. Ещё раньше запрещали фотографировать улицы: всё из-за военного завода. Один ветеран рассказывал мне, как серьёзные товарищи из органов прямо на улице приказали открыть фотоаппарат – и засветили плёнку. Люди спокойно снимали только семейные застолья.
Правда, есть один снимок с краешком дома, где я стою на фоне дверей во двор. Снимок сделан в сентябре 1987 года, когда я пошёл в первый класс. Папа по этому случаю взял отпуск в сентябре, чтобы водить меня в школу. Надо пересекать две оживлённые улицы с двумя светофорами. На том единственном снимке, где я новоиспеченный школьник, кроме дверей дома видна газовая труба у стены и ворох листьев, опавших с того самого тополя.
Я был закомплексованным советским ребёнком: первая учительница, на восьмидесятилетие которой я, как полагается, пришёл с цветами и тортом, вспомнила, что первый месяц учёбы я даже не улыбался, какое уж там баловаться! Боялся подвести маму, которая работала в этой же школе учителем. Во втором классе участковый педиатр мне поставила хронический гастрит. Школьник – хроник! Начальные классы почему-то стёрлись из памяти, как мокрой тряпкой смывается мел на школьной доске, остаются только слабые разводы.
И всё же…
Помню, в нашем кабинете стоял кинопроектор, учительница показывала учебные фильмы. Перед сеансом мы должны были завесить чёрными шторами окна, чтобы ни один лучик солнца не проник в класс.
С этими шторами мы однажды разыграли бедного учителя физкультуры: после урока все дружно спрятались