станавливался, не находя выхода из невероятно длинных, узких, петляющих коридоров, что наступали на него со всех сторон. Крашеный с потёками потолок, грязновато серого оттенка стены, крепко закрытые деревянные двери были для него страшными монстрами, что в любой момент могли накинуться и поглотить его. Всего. Целиком. Он не был там раньше. Он был там один. Ему стало страшно. Впервые в жизни так страшно. Просто до жути.
Неловко поскользнувшись на недавно вымытом полу, он больно упал, разбив вдребезги колени. И, на мгновенье задержавшись, жадно слизал солёную с них кровь и побежал дальше. Куда? Зачем? Он не знал этого. Он пытался вырваться на свободу, куда-то туда, где, как он верил и знал, ждала его мама. Единственный человек, который любил его. Единственный человек, которого любил он.
– Мама, мама, мамочка, – кричал он в отчаянии, барабаня, что есть сил, маленькими кулачками то по наглухо закрытым дверям, то по стенам, что стояли вокруг него непреступными пугающими крепостями, не оставляя ни малейшего шанса на побег.
– Ма-ма, ма-ма, ма-моч-ка, – вторило бесчувственное эхо, – ма-ма, ма-ма, – уходя куда-то вдаль, растворяясь в холоде и полнейшей темноте.
Мальчик находился в тупике, не имеющем выхода. Люди в белых халатах бежали за ним. Их было несколько, этих мужчин и женщин. Они догнали его. Он плакал, кричал, пытался вырваться, извиваясь всем телом, убегал от преследователей своих. Но через несколько метров, оказавшись в окружении, он в отчаянии кинулся на стену, с грохотом ударяя по ней кулачками, сильно стуча головой… Его снова схватили, держали в несколько пар рук. Держали крепко. Не вырваться больше. Он сопротивлялся изо всех сил, как мог, как знал, как умел в свои примерно лет восемь, не больше.
– Кусается, зверёныш, – недовольно пробасил один из преследователей.
– И меня укусил! Смотрите, кровь! – взвизгнул женский голос. – Сделайте что-нибудь.
– Сейчас. Укол ему. Быстро, – ответил первый тем же басом. – Нет. Два.
– Мама, мама, мама, – чуть слышно прошептал мальчик последние слова, уходя далеко в глубокую сонную неизвестность. Красивая голова его вдруг безжизненно повисла на плечах, разбросав вокруг кудряшки волос. Неугомонное молодое тело стало невероятно мягким и податливым, расползаясь бесформенной массой на полу. Чьи-то сильные руки подхватили его, подняли вверх, стремительно унося куда-то…
– Ваня, Ванечка, Ванюша! – закричала Кира. – Сынок, сыночек мой, – всхлипывала, просыпаясь, она. Слёзы текли по её щекам сплошным потоком, ни на секунду не останавливаясь. – Как же ты так? Зачем? Там так нельзя. Там по другому надо. Как же ты там без меня? Теперь без меня. Навсегда. Мы не будем вместе…, – мозг стрельнул предательским «никогда». Кира промолчала. Она ненавидела это слово. Оно отнимало надежду.
– Он в психушке. Они думают, что он ненормальный, – заламывая до боли руки, рыдала она. – А он нормальный, нормальный, нормальный. Это я… Я сделала его таким. Это я…, – продолжала она, не обращая внимания на бесконечные слёзы, что текли по её ещё молодому, но страшно измождённому лицу, падая тяжёлыми каплями на почти неживое тело, – я во всём виновата.
Она дышала с трудом. Вокруг пахло плесенью. Сильно. Не хватало воздуха. Не хватало сил. Казалось, Кира резко постарела за последние несколько дней. Не было часов. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как их арестовали. Два, три дня, больше… Она не следила за этим. Утро, день, ночь… Неважно. Всё время холодно, сыро и темно в одиночной камере СИЗО. Всё время вызывали на допросы. Судебно-психиатрическая экспертиза и допросы, допросы, допросы. Спрашивали обо всём и даже о том, о чём она сама не хотела думать и вспоминать. А надо. Видно, время пришло за всё отвечать. Она знала, что будет так. Она ждала этого.
А время здесь текло по другому, как будто даже остановилось совсем. Всё осталось в прошлом и только в прошлом, о будущем не думалось. Да и как можно думать об этом, находясь здесь? Никак. Да, говоря откровенно, она давно забыла о себе, забыла с тех самых пор, когда пошла не туда… И всё это время, когда она шла не туда, только один человек удерживал её в этом мире, только он, её Ванюша.
Вот и сейчас, дрожа всем телом, но не от холода, а от собственных слёз она думала о нём, о своём любимом сыночке, что остался один, без неё. Навсегда. Она понимала это. И только это тревожило её, только мысли о сыне, и больше ничего. А то, что она оказалась в СИЗО… не волновало её. Нисколько. Она даже вздохнула с облегчением, когда это произошло, в тот день, когда их с мужем арестовали.
– С мужем? – ухмылка крысой пробежала по лицу при одном только воспоминании о нём. – Да, с мужем, если так можно сказать.
Она не считала его мужем, или хотя бы своим мужчиной, только своим и больше ничьим. Как и он не считал Киру женой.
– Называй меня братом, – посмеивался он, не желая отвечать на её вопросы. – А я тебя буду сестрой звать. Пойдёт?
Она не понимала тогда, о чём он. Думала, что шутит. А он говорил правду и знал, о чём говорит. Он не был её в полном смысле этого слова, и никогда не принадлежал только ей. Он принадлежал многим. И то, что с ним будет именно так, она знала с самого начала, с самого первого дня.