а англицкий манер экономкой), а охранник (пусть не столь милый, улыбчивый и открытый, как Людмила Аристарховна, но вполне себе приятный и симпатичный молодой мужчина, однако охранник же!), заставило Соню мгновенно заволноваться пуще прежнего и даже немного испугаться. Особенно если рассматривать факт неожиданного присутствия охраны в связке с поводом, который как-то туманно-неопределенно озвучила по телефону бабушка, настоятельно попросив Софью приехать.
Ну, «попросив» – это, пожалуй, слишком дипломатично названо, скорее Эльвира Аркадьевна высказала старательно смягченное требование, плохо закамуфлированное в форму просьбы.
Охранника этого Софья знала и даже, как ни удивительно, помнила его имя, хоть и видела не более пары раз и то мимоходом. Парень был из числа тех, которых ее папа время от времени, по различным поводам, делам и необходимостям его фирмы, нанимал в одном известном охранном агентстве, с которым много лет и вполне себе удачно сотрудничал.
– Здравствуйте, Вадим, – поздоровалась Соня и, не сдержав тревожности, спросила: – Что-то случилось?
– Все объяснит Эльвира Аркадьевна, – ушел от прямого ответа охранник, посторонясь и пропуская девушку вперед.
– Папа, Костя? – постаравшись сильно не пугаться, все же не удержалась и уточнила Соня, всмотревшись в лицо парня острым, внимательным взглядом, отслеживая реакцию на свой вопрос.
Нет, понятно, что, если бы – не приведи боже! – произошла какая-то беда бедовая, ей бы сразу сообщили, но мало ли… От бабушки можно ждать самого непредсказуемого.
– С Павлом Егоровичем и Константином Павловичем все в порядке, – ответил Вадим, позволив себе намек на скользнувшую по губам еле заметную улыбку, и напомнил девушке: – Проходите, Эльвира Аркадьевна вас ждет.
– Да, – кивнула ему Софья и двинулась к дому по широкой, выложенной плитами из дикого камня дорожке.
Когда дорожка, обогнув старую высокую липу, вывела Софью на прямой отрезок, тянувшийся к самому входу, и фасад дома предстал перед ней во всей своей красе, она остановилась, не отказав себе в удовольствии просто постоять и полюбоваться открывшимся видом.
Дом, любимый дом!
М-да… любимый и некогда бывший родным. Единственно родным.
Хотя данное строение назвать домом было бы категорически неверно. Это скорее малая усадьба в два этажа с классическим портиком с колоннами центрального входа и мансардой над ним на третьем уровне, с большим круглым окном, разделявшим все строение на правую и левую части.
Мама посмеивалась над отцом, когда тот замахнулся на проект в стиле русского усадебного классицизма позапрошлого века, говоря, что это в нем проявляются гены знаменитого рабоче-крестьянского прадеда, во что бы то ни стало стремившегося перещеголять и переплюнуть всякого барина. Папа возражал, выдвигая версию, что это в нем как раз таки не прадедовы корни трепещут торжеством наведенной социалистической справедливости, а бунтует прабабкина дворянская линия, подпортившая им всем родословную своим аристократизмом.
Они начинали шутливо препираться и спорить, выдвигая варианты отцовской тяги к помпезности, хохотали и смотрели друг на друга, сияя влюбленными веселыми глазами, не замечая никого и ничего вокруг.
Они вообще у них с братом Костей такие были оба… смешливые и веселые.
М-да. Были когда-то у них и оба. Нет, сейчас, конечно, тоже есть, слава богу, и тоже оба, но теперь не такие веселые, как тогда, и не совсем чтобы только у них, и… в общем, все сложно и неважно.
Просто в ней говорит чистая ностальгия по детству, по той счастливой и беззаботной жизни. Когда ты маленький и защищен со всех сторон любовью, а родители молодые, улыбчивые, смелые и задорные. И кажется, что весь мир наполнен солнечным светом, простотой бытия и бесконечной радостью, и принадлежит только вам, и так будет бесконечно… Такая печальная, теплая и щемящая грусть по времени, которое всегда и у всех безвозвратно проходит.
Софья вздохнула и резко выдохнула. Ладно, что она на самом деле-то застряла, надо идти, раз приехала, да и барыня… ах, пардонте-с, то есть бабушка стоит вон уже, встречает. Позвонили-доложили, видимо, про Сонино прибытие. Или сама увидела со второго этажа, как подъехало такси к воротам.
Бабушка Эльвира Аркадьевна у них дама весьма неординарная, наделенная той особой, тяжеловато-царственной статью, которая бывает лишь у редких крупных женщин – ровная, как доска, спина, неторопливые, плавные, наполненные смыслами и значимостью движения и жесты, подборок неизменно на определенном уровне горделивости (то бишь всегда параллельно полу) – женщина, постигшая всю глубину своей исключительной значимости и недосягаемой иными величественности.
Привычно безупречная, облаченная в обманчиво простое и лаконичное платье с длинным рукавом и подолом до середины голени (не иначе как от известного модельера), в туфлях на невысоком каблуке одной из крутейших итальянских фирм. Она стояла меж двух центральных колонн с опущенными руками, перехватив одной ладонью кисть другой. И этот жест – сцепленные руки – пожалуй, единственное, что следовало трактовать как легкую