фасоли», – подумала она и вспомнила, как уплетали близнецы за обе щёки чили кон карне[20] с красной фасолью из этих банок.
От несуразности мыслей никак не удавалось сосредоточиться и настроиться на серьёзный лад. Первый раз всё-таки… А вдруг и вправду случится чудо и она выйдет отсюда другим человеком: просветлённым, понимающим о себе и о мире нечто большее, чем все окружающие люди? Превратится в божественную сущность?! Откроются двери, оттуда хлынет неземной свет, и – она уйдёт в него, как Христос, оглянувшись и улыбнувшись на прощание миру!
От аппарата тянулись кабели, они соединяли банки с самим аппаратом. Одитор стал спрашивать о событиях из её жизни. Вопросы были нацеленные, как будто о ней уже что-то знали заранее.
«Мартина?» – догадалась Лилька.
Она кое в чём открылась Мартине вначале. Лильке совсем не хотелось отвечать, и она пыталась отделаться общими фразами, но Мартина снова и снова повторяла как бы невзначай те же вопросы, сворачивала в разговоре на то, что Лильке было больно вспоминать, – и поэтому эти настойчивые, прессующие попытки Мартины были неприятны Лильке, но врать она не умела. Приходилось отвечать честно…
Вдруг крыса-одитор спросил её, не подвергалась ли она насилию в детстве? Лилька что-то пробормотала, отрицательно мотнув головой, – и почувствовала импульс. Достаточно сильный. Стрелка запрыгала. Вопросы повторялись, импульсы тоже – до тех пор, пока она не отвечала на них честно. Лилька была как в полусне, и одновременно ей было страшно. Волосы шевелились на голове.
«Может, это от тока?» – затравленно спросила она себя и внутренне вся похолодела от охватившего её ужаса.
Голос одитора звучал как голос металлического робота, фонил и раздваивался, как и его отвратительная крысиная физиономия. Вместо просветления и очищения, как обещала Мартина, она почувствовала отвращение к себе самой и стыд от своей беспомощности, сознание того, что её обманывают мошенники, пытаются подавить её волю, подчинить её разум своим бредовым идеям! Она физически ощущала, как они копошатся в её мозгу, бурят всё глубже и глубже…
Заболела голова. Она словно со стороны наблюдала, как бесцеремонно они манипулируют ею, стремятся своими извращёнными методами в конечном итоге превратить её вот в такого робота-крысу. Она вспомнила крысу на кухне у сумасшедшей бабушки в Тарту. Ей казалось при каждом разряде, что одитор, будто та крыса из несчастливого её детства, стегал её своим хвостом, как кнутом. Она чувствовала дурноту. Состояние тошноты всё ухудшалось, как будто она перекаталась на каруселях, – и вдруг кружение кончилось, карусель остановилась, и нужно опять твёрдо встать на ноги, но земля почему-то всё уходит из-под ног, мир кренится и заваливается набок. Лилька не помнила, как сползала, крепко цепляясь за перила, по лестнице на отказывающихся слушаться ногах, ставших словно чужими, на солнечную, полную голосов и жизни улицу.
Мартина встревоженно открыла ей дверцу машины.
– Ну что? Как ты себя чувствуешь? Ты чувствуешь очищение? – её голос тоже фонил и двоился.
Лилька еле