а ещё в квартирах у старых коммунистов. Ильич был везде. С самого раннего детства я знала, что у нас самая лучшая страна, где все равны, свободны и счастливы. И всё это благодаря дорогому Ленину, который посвятил свою жизнь борьбе с буржуями и очень любил детей. Даже в детском саду мы праздновали 22 апреля – день рождения Ленина. Мы приходили в белых платьях, рубашках и белых гольфах и что-то исполняли с флажками в руках под аккомпанемент детсадовского пианино. Воспитательницы твердили нам, какой прекрасный и светлый человек был наш Ильич, как он любил и защищал детей, хотя сами могли запросто шлёпнуть полотенцем или поставить в угол, кто не спал в тихий час. Чтобы сходить в туалет, надо было спросить разрешения, а если кто-то не утерпел – наказывали. Мы боялись и мечтали, чтобы Ленин пришёл и заступился за нас. Когда меня приняли в октябрята, не могу сказать, что жизнь сильно изменилась, разве что теперь нас призывали учиться с особым рвением и уступать место в автобусе старушкам.
Мама по-своему справлялась с несчастьем. Как и большинство людей, утешение она быстро нашла в бутылке. Теперь к нам в дом постоянно приходили её подружки, иногда с какими-то мятыми и пришибленными мужиками, и они допоздна сидели за столом в большой комнате и заводили на старом проигрывателе «Листья жёлтые над городом кружатся». В комнате висели огромные клубы сизого дыма, все беспрерывно курили и очень громко разговаривали. Стол был застелен газетами, на нём стояла сковородка с жареной картошкой, рыбные консервы, стаканы и переполненная пепельница. Мама отводила меня спать, и я каждый раз спрашивала:
– Когда они уйдут?
– Скоро, – отвечала мама и уходила к своим гостям.
Мне было одиноко и страшно лежать в темноте, я хотела, чтоб мама пришла и почитала книгу, поправила одеяло. Но маме нравилось быть со своими гостями, я была ей в тягость и засыпала всегда в одиночестве. Иногда мамины гости ссорились и даже дрались. Они громко кричали, с грохотом падали стулья, разбивались стаканы, и пьяные женщины разнимали своих кавалеров с матом и пронзительным визгом. По батареям стучали соседи, а я, спрятавшись под одеяло, лежала в полной темноте и повторяла про себя в каком-то оцепенении: «А у меня папу убили, а у меня папу убили».
С утра мама приходила меня будить. Мне страшно хотелось спать и вставала я с большим трудом, но мама была с похмелья злая, поэтому ругалась и могла даже шлёпнуть по спине. Почему-то именно мою тощую прозрачную спину со светящимися рёбрами она выбрала как объект для воспитательной работы. После завтрака она меня заплетала, и я каждое утро, стоя у зеркала, придумывала себе новую причёску. Волосы у меня отросли уже до плеч, и я вовсю давала волю своей фантазии. Сначала надо было сделать хвостики, потом из хвостиков заплести косички и на концах повязать банты. Такую причёску я увидела в кино у принцессы, фильм назывался «Старая, старая сказка», и я его очень любила. А потом в процесс причёсывания вмешалась строгая бабка Вера, которая вдруг решила, что волосы у внучки жиденькие и