– его бывшая мастерская, в прошлой жизни, когда Пятрас был только Пятрасом, он очень любил там спать.
Но сегодня Артуру обязательно надо быть дома. Не потому, что у него там назначена встреча или появились дела. Просто надо, и все. Артур всегда знает, что ему надо делать вот конкретно сейчас. Ну или не знает, а чувствует. Какая разница. Главное – этому чувству-знанию доверять. А он доверяет. Артур (как и Пятрас) вообще человек доверчивый. И это его сильная сторона.
Дома у Артура даже как-то слишком уютно для холостяцкой квартиры; сложно сказать, почему. Здесь обычные светло-серые стены, темно-серые шторы, старая икеевская мебель – диван и забитые книгами стеллажи. Деревянные подоконники, скрипучие половицы, вместо люстры светильники в каждом углу. А на стенах невидимые картины. То есть картины, которые Пятрас помнит так ясно, что почти по-настоящему видит; с точки зрения стороннего наблюдателя, в доме нет никаких картин. Но именно они создают особую атмосферу, как и тихая музыка, которую невозможно услышать, как и шум реки за окном, за которым нет никакой реки.
У Артура три памяти. Слишком много для нормального человека, люди обычно с одной не справляются. Но Артуру три – в самый раз.
Первая память – Артура, мальчишки, который до пятнадцати лет просидел лицом в стену, а когда его беспокоили, страшно выл и рычал. И вдруг неожиданно выздоровел, хотя от него давным-давно отказались врачи. На самом деле, «выздоровел» – неудачное определение, просто некого стало лечить. Мальчишка сбежал оттуда, где родился по какой-то нелепой ошибке, и не хотел задерживаться ни на миг. Ему там (здесь) было невыносимо все, включая свет, запахи, звуки, мысли людей, их ощущения и общий раздерганный ритм. Особенно ритм, который сводил с ума, даже когда люди оставляли его в покое. Человеческий мир постоянно звенит и пульсирует – резко, грубо, фальшиво, не так, как надо, совершенно не так! От этого ритма невозможно избавиться, разве что умереть, но здешняя смерть мальчишке Артуру тоже не нравилась. Вместо нормального перехода в другое состояние сознания и материи – мучительная, можно сказать, святотатственная пародия на смерть. Умирать здешней смертью – все равно что проламывать слабым, мягким, страдающим телом стену там, где привык спокойно проходить через дверь.
Ладно, неважно. Факт, что мальчишка Артур нашел выход, поменялся местами с первым же встречным бесплотным духом, зачем-то стремившимся продолжить человеческое бытие. Избежав таким образом и невыносимой жизни, и пугающей смерти, он усвистал так далеко, что, будучи Пятрасом, даже вообразить невозможно, что это за дали и как там устроена разумная жизнь. Артур ушел, а его память осталась у Пятраса, и это скорей хорошо. Через нее, как через искривленное цветное стекло, интересно бывает посмотреть на знакомый, привычный, несовершенный, но красивый и совсем не мучительный (с точки зрения Пятраса) мир.
Вторая память – собственно Пятраса. Того, который когда-то родился в Вильнюсе у литовки и беларуса, в бедной даже по советским меркам семье, поступил в институт, стал инженером, десять лет тосковал без дела в НИИ, потом внезапно