королях, героях и о себе – остается в тумане. Какое бы археологи ни сделали заключение о группе, названной «человеком неолита», я ничего не знаю о днях и ночах гончара неолита, делавшего свои горшки с кольцевым ободком в деревне на юге теперешней Франции. Следы охотников и собирателей (горшки, каменные осколки, кости людей и животных, рисунки на скалах и стенах пещер) показывают образ жизни – но не выстраивают рассказ. В предыстории нет королей и жен. Лишенные индивидуальности, доисторические люди слишком часто представляются в виде меняющихся цветовых пятен на карте: движение на север, движение на запад, создание поля культивированного злака или загона для стада только что одомашненных животных. Истории этих безымянных людей должны рассказываться бесцветным голосом, что ранит слишком многих историков: «Цивилизация возникла в плодородной излучине, где на берегах Евфрата впервые было посажено зерно. Вскоре последовало развитие письма, и были созданы города».
Каждый раз, когда историк вынужден делать слишком общие утверждения о «поведении человечества», он оставляет родную землю и говорит на иностранном языке – обычно с полным отсутствием плавности и изящества. Такой вид обезличенной истории (тяжелый, с пассивными глаголами) оглупляюще скучен. Хуже того – он не точен. Плодородная излучина не держит монопольного права на возделывание земли; по всей Азии и Европе мелкие группки начали сажать зерно, когда климат потеплел, и в любом случае посадки в плодородной излучине чаще всего оказывались досадными затратами впустую.
Антропологи могут рассуждать о поведении человека; археологи – о видах поселений; философы и теологи – о мотивациях «человечества» как неделимой массы. Но задача историка другая: рассмотреть жизнь отдельного человека, что добавляет свежести и одушевленности абстрактным утверждениям о поведении людей вообще.
Нелегко быть мелким царьком на древнем Ближнем Востоке. Зимри-Лим проводит половину своего времени, сражаясь с царьками других городов, а вторую половину – в протогороде Мари. Его жена волнуется, когда муж отправляется на очередную войну. Она пишет ему в разгар средиземноморского лета: «Обязательно заботься о себе, когда находишься под солнцем!.. Надевай свободную одежду и плащ, который я сшила тебе!.. Мое сердце сильно тревожится: пиши и сообщай, в безопасности ли ты!» И Зимри-Лим отвечает: «Враг не запугал меня своим оружием. Все хорошо. Пусть твое сердце больше не беспокоится»{2}. В тысячах клинообразных табличек, найденных в земле на берегах Евфрата, Зимри-Лим проявляется и как типичный царь Средиземноморского региона, и как отдельная личность – многоженец, испытывающий проблемы с детьми.
Поэтому вместо того, чтобы начинать с пещерных рисунков или анонимных групп кочевников, бродящих по равнинам, я начинаю эту историю в той точке, где живет отдельный человек, а из неразличимых толп предыстории доносятся отдельные человеческие голоса. Вы найдете в последующих главах