колотой посуды.
В третей витрине лежал столовый нож. Возможно, он был серебряный, но на Голуэйского льва и он не произвел должного впечатления.
– Этим ножом тоже кто-то пользовался?– спросил он.– Впрочем, конечно же пользовался, вон, как он затупился.
Он посмотрел на нож, слегка зажмурился, размышляя, а потом улыбнулся, развернулся и решительно зашагал домой.
Вечером к нему в гости пришли дети. У стены они увидели стол, на котором что-то лежало.
– Что это такое, Голуэйский лев?– спросили они хором.
– Это? Это мой музей,– с гордостью ответил им лев.
Дети окружили Голуэйского льва, а он принялся им объяснять.
– Смотрите: это лучшая пятипенсовая монета, какую я у себя нашел, новенькая и блестящая. С этой монетой вы не попадете впросак – любой лавочник примет ее у вас, если вы захотите купить хлеба или, скажем, морошкового варенья. А это – тарелка. Я взял ее из серванта. Это самая лучшая тарелка – на нее помещается не меньше трех тостов с вареньем, я проверял. А дальше вы видите нож. Этим ножом я обычно намазываю варенье на хлеб.
– Но что же это за музей?– спросили дети у Голуэйского льва.
– Что за музей?– задумался лев.– Скажем, музей лучшего в мире тоста с морошковым вареньем. Кстати, как раз вскипел чайник. Не пора ли нам пить чай с тостами?
И дети радостно согласились.
– Понравился вам мой музей?
– Это просто замечательный музей!– ответили дети, намазывая на тост морошковое варенье музейным экспонатом.
– И заметьте – совершенно бесплатный,– улыбнулся Голуэйский лев.
Ему никто не ответил – все дружно жевали тосты и запивали их свежим чаем.
Голуэйский лев и морошковое варенье.
Голуэйский лев очень любил варенье. Морошковое.
– Оно такое оранжевое,– говорил он.– Оранжевое, как солнце. Как апельсин. Как я,– добавлял он скромно.
Каждую осень он варил варенье из морошки. Много-много банок. У него даже была специальная кладовка для варенья, в которой стояло множество банок, слегка светящихся теплым оранжевым цветом, когда он открывал дверь и включал свет, чтобы посмотреть на них.
Но, увы, каждый год в марте его запасы подходили к концу. Как он ни старался сварить варенья побольше, сэкономить, есть его поменьше, ничто не помогало – в конце марта он доставал из кладовки последнюю заветную баночку. И тогда в его доме как будто гасло солнце. На улице начинали появляться первые цветы, весеннее солнышко пригревало и гладило его своими лучиками, когда он выходил на прогулку, но Голуэйский лев был мрачен.
– Как приятно,– говорил он,– начинать свой день с чашки оранжевого, муррр, чая с куском хлеба, на который намазано оранжевое варрренье.
И он снова мрачнел, вспоминая, что как раз варенья-то больше и нет.
Как-то он вышел на улицу, чтобы прогуляться после завтрака. Завтрак не был таким оранжевым, как он любил, поэтому он шел грустный и задумчивый.