небольшой гладиаторской школой, не потребует ли Валерия, чтобы я вновь продал себя, или она оставит меня свободным? – спросил он сестру.
– Об этом она ничего мне не сказала, – ответила Мирца, – но она очень расположена к тебе и, наверное, согласится оставить тебя свободным.
– Значит, она очень добра, эта Валерия?
– Настолько же добра, насколько прекрасна.
– О, тогда ее доброта не имеет границ!
– Мне кажется, что ты испытываешь к ней сильную любовь.
– Я?.. Огромную, но почтительную, какую и должен человек в моем печальном положении питать к столь знатной матроне.
– В таком случае слушай… поклянись, что ты не проронишь ни одного слова об этом ей, так как она запретила мне строго-настрого говорить тебе об этом. Знай, что чувство нежности и любви, которое ты питаешь к ней, тебе внушили высшие боги как долг благодарности, так как именно Валерия убедила Суллу в цирке дать тебе свободу.
– Как?.. Она?.. Неужели это правда?.. – воскликнул Спартак, сделавшись белым как мел.
– Правда… правда… Но повторяю тебе – не показывай ей, что ты это знаешь.
И спустя мгновение, когда Спартак, склонив голову на грудь, погрузился в раздумье, Мирца прибавила:
– А теперь пусти, я пойду предупредить Валерию о твоем приходе, для того чтобы, получив разрешение, я могла ввести тебя к ней.
И легкая, как мотылек, Мирца исчезла через маленькую дверь.
Спартак даже не заметил этого, всецело погруженный в размышления.
Рудиарий в первый раз увидел Валерию полтора месяца тому назад. Отправившись в дом Суллы, чтобы повидать сестру, он встретил Валерию, выходившую к носилкам. Она тогда вовсе не заметила его присутствия в портике своего дома.
Впечатление, которое произвели на Спартака бледное лицо, черные сверкающие глаза и черные как смоль волосы Валерии было внезапным, молниеносным: он испытывал один из тех необычайных и необъяснимых порывов симпатии, которым невозможно противиться; в нем тут же внезапно зародилась, как видение, как самое смелое и конечное желание, мысль о возможности хотя бы только поцеловать край туники этой женщины, которая ему казалась прекрасной, как Венера.
Соприкосновение каких-то таинственных токов, которые могут казаться необъяснимыми, но существования которых никак нельзя отрицать, возникло, очевидно, между Спартаком и Валерией. Последняя, хотя и ее положение, и ее происхождение, и низкое положение Спартака должны были побуждать к большей сдержанности, с первого же момента испытала – как это было заметно – такое же чувство, какое взволновало душу гладиатора с той минуты, когда он впервые увидел Валерию.
Сначала бедный фракиец хотел изгнать из своего сердца это новое чувство, голос рассудка говорил ему, что его любовь не только невозможна, но что она – ни с чем не сравнимое безумие, что его любовь – это любовь сумасшедшего, что страсть его наталкивается на абсолютно непреодолимые препятствия. Но мысль об этой женщине возникала постоянно, упорно