желание на этот раз? – спросил папа.
– Принцесса, – ответил мальчик.
Повернувшись к нам, Лори тихонько усмехнулась:
– Патриархат его уже захомутал.
– А может, он хотел быть принцессой? – несмело предположил Дэвид М.
Мальчик вернулся к фонтану со следующей монеткой; третьим, и последним, желанием стало «животное».
– Какое? – поинтересовался отец.
– Бегемот, – провозгласил мальчик.
Перед уходом он еще раз сходил к фонтану, поцеловал его керамический край – может, на счастье или как признание его чар. Оба, отец и сын, казались довольными; в развернувшемся перед нами спектакле каждый из них сыграл свою роль.
Ничего удивительного, что все загаданное мальчиком отличалось от того, что решился бы пожелать любой взрослый. Для более зрелого человека желание – это что-то конкретное и измеримое: например, отдать долги, жить в большом доме, выиграть в лотерею, сбросить вес или, может, обрести любовь – все это потенциально возможно, хотя иногда ставки могут быть высоки. А верящему в чудеса ребенку[1] больше хочется невозможного. Романист Карлос Фуэнтес так пишет о потенциальной способности детей преодолевать повседневный опыт в полете фантазии:
Несмотря на то что в школьном возрасте нас постоянно контролируют – школа, а больше даже семья, – именно в этом периоде жизни мы наиболее свободны от всего, что нас связывает. Кажется, это потому, что в детстве свобода и воображение – это одно и то же и, так как в воображаемом мире возможно все, способность воспарить над пространством семьи и школы позволяет нам жить более обособленно, чем во взрослом возрасте, когда мы вынуждены приспосабливаться, чтобы выжить. Мы, взрослые, должны покорно следовать ритму профессиональной жизни, подчиняться общепринятым правилам, а в детстве каждый из нас был сам себе волшебник (Fuentes, 2011, p. 58).
Как терапевты, мы, конечно, восхищаемся мощью детского воображения, но в силу возраста вряд ли сочтем фантазирование необходимым условием терапевтической встречи и едва ли со всем пылом погрузимся в фантазии ребенка. Если воображению дают волю, то не затем, чтобы использовать его по прямому назначению. Терапевт держит в уме более привычные для него соображения: нужно установить контакт, обеспечить безопасность, возможно сделать скидку на возраст, понаблюдать за игрой или использовать ее как проективный материал. А зачем нужно воображение, если процедура уже выполнена и проблему можно обозначить в трех словах? «Биполярное расстройство. – Следующий! Реактивное расстройство привязанности. – Следующий! – СДВГ. – Следующий! – ОКР. – Следующий!..» Все можно быстро урегулировать; остается только принять предписанные меры с целью вернуть вам счастливого, правильного и сосредоточенного ребенка.
Но в попытках соответствовать общепринятым объяснениям, сделать мир удобочитаемым не принесли ли мы в жертву его чудеса и тайны? Не посадили ли мы, профессионалы, под замок наше