кто-нибудь, все равно кто, где, в каком органе, сказал бы правду, попробовал рассеять хоть немного эти тяжкие тучи лжи. Результат оказался совсем непредвиденным. Со всех концов Америки я стал получать письма, больше всего, конечно, от латышей. Какая-то женщина, Марголик из Детройта, написала, как со слезами читает и перечитывает мою статью, чуть ли не молится на нее. Рассказывает о себе, о том, как приехала в Америку после ранения в ногу, а на войне сражалась простым солдатом, желая разделить участь своих четырех братьев, из которых двое остались без рук, а двое других пропали без вести. Письмо произвело на меня глубокое впечатление. При всей выдержке и крепких нервах я заплакал. Эти признания, растроганность женщины, сердечный тон письма как-то невольно и неожиданно даже для меня самого разбудили воспоминания о собственной семье, а от нее я давно уже не получал никаких известий.
Я не опускал рук. Взявшись за борьбу, должен был ее продолжать. После первой статьи я отправил вторую, тоже о большевиках, в ней, между прочим, написал:
«Государство Российское делилось на «мы» и «они». Мы царствующие, они подчиненные, мы барствующие, они, крестьяне, рабствующие. Вот источник всех ужасов и несчастий. Однако вековая страшная туча рассеялась, ярко засияло солнце, пробудились творческие силы страны, и всем будто стало тепло и хорошо. Увы! Ненадолго.
Снова начали собираться грозные тучи, снова Россия погрузилась во мрак, снова стали «мы» и «они». «Мы» с дьявольским наслаждением уничтожающие все лучшее, созданное веками, «они» ограбленные, истерзанные, изнасилованные. «Мы» большевики, царствующие и живущие во дворцах, «они», лучшие силы народа, снова в тюрьмах, в изгнании.
И тогда нужно было доказывать, что крестьянин – царский верноподданный, и теперь повторяется ложь, теперь уже не царскими приверженцами, а большевиками. Крестьянин их верноподданный.
Всех крестьян России, по культурному и материальному состоянию, можно разделить на две категории: крестьяне-хуторяне и крестьяне-общинники.
Кто знаком с Россией и наблюдал за этими видами хозяйства, не мог не заметить резкой разницы между хуторянином и общинником. Первый энергичный, зажиточный, более культурный, второй менее энергичный, в большинстве случаев бедный, часто голодный, словом, несчастное существо. Я знаю вдоль и поперек Балтийский край, где крестьяне только хуторяне, я знаю хутора латышских и малороссийских колонистов в разных частях страны, знаю также хозяйство крестьянина-общин-ника.
Я межевал крестьянские земли на Урале, в Самарской губернии и делил их общины на хутора. Наблюдал за жизнью хуторянина и общинника, живущих рядом, с равным количеством земли одинакового качества и вынес глубокое убеждение, что несчастье России – страдания русского крестьянина в большей мере зависели от формы хозяйства. Россию губила община.
Крестьяне Балтийского края, латыши и эсты, несравненно раньше были освобождены от крепостничества, нежели крестьяне остальной части России. И те и другие были