ю, взбалмошную, экспансивную, как ее еще назвать? Они ее не осуждают, а только качают головами, скорее удивляясь, нежели укоризненно, как ребенок она для них, эта невысокая хрупкая женщина, девушка, девочка, да, она зайдет с «этим человеком» (даже и пожилым, помолодевшим рядом с ней лет на пятьдесят), а дальше – небольшая пирушка, вино, музыка и танцы, она ужасно любит танцевать, потом они с «этим человеком» уединятся в маленькой комнате, а может, и в ванной, и всё в квартире сразу замрет, верней, всё будет продолжаться, но как бы замрет, а затем они вернутся к столу и будут молча поглядывать друг на друга, что-то говорить, наливать, будто ничего не случилось, опускать глаза, смотреть в стороны, и вдруг снова исчезнут – в комнате или уже из квартиры, в темных закоулках города, на неведомых полях жизни.
Впрочем, случается, что они остаются у них, в той маленькой комнатке с диваном и торшером – для гостей, там обычно останавливаются родственники из других городов и весей, и там ночует она с «этим человеком», и утром все по-семейному пьют крепкий кофе и расходятся кто куда, но иногда бывает и так, что она с новым приятелем остается, а хозяева уходят на работу, дочь в институт – уникальная возможность побыть вдвоем… И муж в курсе, что она тут, у самой близкой подруги, а та ни за что ее не выдаст, даже под пытками.
Да, они ее любят, несмотря на все ее завихрения, особенно дочь Катька, Катерина, Катрин, теперь уже десятиклассница, почти взрослая, с большими, чуть раскосыми глазами и длинной русой косой, которую в минуты волнения или смущения теребит пальцами, перекинув на грудь, словно это не коса, а четки.
– Что, Катюха, так смотришь? – спрашивает Тата, видя ее восхищенные глаза, хотя прекрасно знает, что Катька в полном одурении от нее, она всех их заворожила, не иначе как магия. Они всё делают, как она скажет, ни в чем ей не отказывают, хотя мать Катюхи, лучшая Татина подруга, и морщится после ее очередного звонка: «Опять с кем-то спарилась» – цинично и грубо, но так и есть, в сущности, а все равно ведь не откажут – «Приходи!». Витя же, материн хахаль (уже лет пять вместе, хоть и нерасписанные), с Катькой даже и не скрывают своей радости. Ага, значит, сейчас будет – ура! – весело, пьяно, грустно, сумасбродно, богемно, странно, обожаемый Брамс, любимые «Битлз»… All my trubles seem so far avay…
В общем, праздник – когда она вот так нежданно-негаданно объявляется, вся сияющая, тревожная, звенящая, точно натянутая струна, и все сразу начинают суетиться, что-то готовить, будто день рождения или Рождество, словно ждали ее и наконец дождались. Так-то Катерину не допросишься что-нибудь помочь, норовит слинять, а тут, нате вам, снует с тарелками, хлеб режет, салат готовит, словно для нее это привычное дело (надо же!). И все – из-за нее, из-за Таты, ясное дело, Тата сейчас приедет… Бывало даже так, что откладывала встречи с друзьями, если вдруг узнавала о ее нежданном визите.
И вот уже застолье, выпивают и закусывают, новый знакомый несколько тушуется, но рядом Тата, а с ней все просто и удобно, атмосфера все более разряжается, все более душевная и теплая. Тата то локтем коснется его, то вдруг ладошку нежно положит на его руку, то глаза на него скосит и смотрит не отрываясь, забывшись, – видно, что увлечена. И уже разряды в воздухе – в смысле флюиды, любовные, словно они все заражаются от Таты, даже мать с Виктором иначе как-то поглядывают друг на друга, более ласково, что ли, не как обычно.
– А не зажечь ли свечи? – предлагает Тата, следующий уже этап, всем известно, но всякий раз внове и также волнующе, конечно, отличная мысль, гаснет свет, над длинными фигурными свечками колышутся острые язычки желтого пламени, сладковатый аромат плавящегося воска…
Катюха не спускает глаз с Таты, чуть ли не гипнотизирует ее: нравится ей в Тате всё – и как ест, нехотя словно, бокал с принесенным шампанским грациозно поднимает тонкими пальцами или опрокидывает лихо стопку водки, если настроение выпить именно водки (опять же принесенной), а иногда ее же, то есть водку, мелкими глотками, словно в той сладость какая; вот она разглядывает, чуть сощурившись, пламя свечи, задумчивые глаза прямо напротив глаз Катерины, желтые от пламени, тигриные. Может, самое захватывающее мгновение – Татины глаза напротив, хотя в них и нет Катерины, а есть только сквознячком колеблемое пламя да новый человек.
На Татиного приятеля Катерина даже не обращает внимания – ну еще один, ну вроде симпатичный, скольких уже видела, приходивших вместе с Татой, всегда она так же клала ладошку сверху на мужскую грубую руку и вот так же вскидывала влюбленные (или просто заинтригованные) глаза. Кажется, Катюха с сызмальства помнит, как Тата так же вот нежданно могла нагрянуть к ним, и мать (кажется, и Виктора тогда не было, никого не было, потому что отец ушел от них рано и потом они были с матерью вдвоем) так же ее привечала – лучшая подруга, сумасбродка, но как же славно им вдруг становилось с ее приходом – весело, пьяно, грустно, разнузданно, богемно, странно, любимый Брамс, любимые «Битлз»…
Конечно, бывало и по-другому, иногда звонила мужу: «Я останусь у Нины», и все опасались, что Сергей (не мог же он, души в Тате не чаявший, не ревновать) нагрянет – и тогда…
А что тогда?
Ну, собрались, ну некий человек, разве не может к Нине (Тата, естественно, ни при чем) зайти мужчина?