да. Бочки-те зажгут да и запоют песню:
Я круг боцьки хожу, круг медовенькиё, (2)
Я на боцькю гляжу на медовенькюю. (2)
Оттыкайсё, гвоздок, наливайсё, медок, (2)
Напивайсё, душа, душа зятюшкина. (2)
Он напивсё, как бык, сам не знаёт, как быть. (2)
Я круг пецьки хожу, круг муравцятыё, (2)
Я на пецькю гляжу, на муравцятую. (2)
Открывайсё, заслон, вынимайсё, пирог, (2)
Наедайсё, душа, душа зятюшкина. (2)
Он наевсё, как бык, сам не знаёт, как быть. (2).
Круг кроватки хожу, круг тесовинькиё, (2)
На кроватку гляжу, на тесовенькюю, (2)
На кроватке лежит душа зятюшкина. (2)
Поднимайся, подол, раздувайся, хохол, (2)
Нагребайся, душа, душа зятюшкина. (2)
Он нагрёбся, как бык, сам не знает, как быть. (2)»
Исполняя последнюю часть песни, женщины немного сбились: одна спела «на кроватке лежу», другая – «на кроватку гляжу». А потом засмеялись.
Итак, песня исполнялась от лица «тещи», исполняют ее взрослые мужчины и женщины хором, водя хоровод вокруг горящих бочек. Девушек на это действо не допускали, а парни, видимо, присутствовали. В песне поется, как теща ублажает зятя медом, пирогами и сексом.
Расшифровав эту запись, мы стали искать другие варианты этой шокирующей своей тематикой ритуальной песни. В публикациях календарного фольклора мы ее не нашли, что было странно по двум причинам. Во-первых, Сухонский бассейн Вологодской области исследовался фольклористами в течение многих десятилетий. Во-вторых, эта песня должна была быть известна большинству местных жителей – ее пели хором мужчины и женщины на Масленицу, а это значит, что ее трудно было пропустить во время полевых фольклорных исследований. В конце концов мы нашли более раннюю запись на грампластинке, выпущенной в 1981 году этномузыковедом А. М. Мехнецовым [Поют народные исполнители 1981], теперь помещенную вместе с транскрипцией на сайте «Культура Вологодской области»[4]. Но, несмотря на то что песня была записана от тех же исполнителей, что и в 1985 году, ни в расшифровке, ни в аудиозаписи последней – «срамной» – части песни нет. Можно понять, почему собиратели решили отредактировать песню при публикации. Во-первых, песня содержит эротическую речь, что было невозможно для советского публичного дискурса: эротический фольклор в советское время фактически не публиковался [Olson 2004: 133 – 136]. Во-вторых, песня повествует о запретных сексуальных отношениях между тещей и зятем. В-третьих, нарушение моральных норм никак не порицается, в то время как в славянском фольклоре, как это видно из текстов, инцест большей частью влечет за собой наказание[5]. И, в-четвертых, в песне, исполняемой, судя по описанию, совместно мужчинами и женщинами, героиня песни – женщина – активно инициирует сексуальные отношения, предлагая себя зятю.
Этот пример позволяет представить одну из тем, которую мы исследуем в нашей книге, – тему традиции. Следуя Эдварду Шилсу, традиция в своем основном