засияло, прорываясь сквозь ткань нереальности, изображение ее божества… Шепсет протянула руку, боясь поверить, чувствуя, как неуверенно дрожат пальцы. Она очертила архаичную собачью форму, сглаженную временем и множеством касаний. Амулет пульсировал тем же теплом, что и пес, к которому прижималась девушка. Сиял ярким огнем в ночи – как окна дома, где тебя ждут.
Шепсет помнила, что прежде у нее был другой амулет, жреческий. Особенный знак ее культа. Вот только и его забрали, не оставив ей ничего, кроме тела…
Не в силах выразить всю меру своей благодарности и то, как именно сейчас ей нужен был этот теплый сияющий фаянсовый пес, Шепсет крепко обняла старика.
Потом мужчины ушли. Собака ткнула носом ворох ткани.
Одежда. Да, пожалуй, нужно было одеться.
Руки и ноги слушались совсем плохо. Но ведь как-то она сумела слезть с ритуального стола? Почему-то второе пробуждение далось ей сложнее, но, к счастью, когда силы оставили ее, больше не было никаких видений.
Пошатываясь, придерживаясь одной рукой за стену, другой – за холку пса, Шепсет встала, оглядела себя. Покрывало, в которое она инстинктивно завернулась, с шелестом упало к ее ногам. Ребра были стянуты льняными повязками, словно у мумии, и кровь не проступала сквозь ткань. Как странно… Ей ведь рассекли бок ножом, и эта рана не могла зажить так быстро.
А быстро ли? Сколько вообще прошло времени? Зависнув в безвременье, заново осознать течение часов и дней было трудно.
Привычки взяли свое. Девушка не осознавала свои движения и едва направляла их, но все же сумела натянуть на себя мешковатую тунику, затянула поясом. И все это время она сжимала в кулаке амулет, напоминавший, что она живая, настоящая. Или хотя бы просто настоящая, потому что в жизни ни в своей, ни в чьей бы то ни было, Шепсет уже не могла быть уверена. Когда пало нечто столь великое, незыблемое – разве хоть что-то могло уцелеть?..
Молодой мужчина вернулся, протянул ей руку, что-то говоря, и поманил за собой. Нерешительно Шепсет последовала за ним, придерживаясь за холку собаки. Она ужасно боялась отпустить зверя, потому что казалось, что без проводника заблудится и сгинет где-то меж пространств живых и мертвых. Идти все еще было не так легко, но власть над телом понемногу восстанавливалась. Каждый упрямо сделанный шаг будто возвращал ее к себе самой, по песчинкам восстанавливал ее право быть Здесь. А в кулаке отзывался теплом фаянсовый амулет.
Старик провожал их. Оба мужчины о чем-то переговаривались – очень тихо, словно не желали, чтобы кто-то еще услышал их. Но вокруг больше не было ни души, только откуда-то издалека звучали чьи-то голоса – или это ей могло показаться, сквозь голоса Тех.
За дверью угасал день. Солнечная ладья уже почти полностью скрылась за горизонтом, отбрасывая алые отблески на высокие величественные скалы. Небольшая улочка уходила к тропе, ведущей куда-то в каменистые холмы. А вокруг шелестел сад, полный подвижных теней, и шепот ветвей казался зловещим. Сумерки притупляли и без того хрупкое ощущение реальности – пограничное состояние