и университетских педагогов, обществоведов и культурологов, писателей и публицистов, поэтов и драматургов – было предначертано иное гражданство и образ жизни и мыслей, чем мне, и только единицы или, может, десятки, какой-то невидимой силой были тогда перенесены на совершенно другую, абсолютно далёкую планету? Конечно, уже через двадцать лет всё изменилось, и из ставшего бывшим СССР нахлынула огромная волна иммигрантов. Но тогда, на рубеже семидесятых, русские в западной Европе (не считая полвека назад поселившихся иммигрантов двадцатых годов) были почти экзотикой, будучи вынуждены совмещать и примирять в себе фрагменты совершенно различных мировоззренческих систем.
Я часто думал, что в этом есть определённая миссия. Вероятно, она была возложена на не слишком большое число бывших граждан СССР и их детей, часть из которых, например, я, никогда прежде не видели «бывшую» Родину – которая формально таковой для родившихся уже на Западе не являлась, но всегда присутствовала как некая основа, ещё одна точка отсчёта, через родителей. Высокая миссия, сверхзадача состояла в том, чтобы, пропустив через всю свою жизнь, через душу, ум, сердце и совесть, фрагменты во многом противоположных мировоззрений, совместить их в некотором синтезе, взяв лучшее от каждого из них. Совместить несовместимое, примирить непримиримое – почти невыполнимая для отдельно взятого человека задача – должна была быть выполнена, выводя участника этого небывалого, запредельного эксперимента на совершенно другой уровень постижения жизни. Конечно, было бы многократно проще не скрещивать, как говорят русские, «ежа с носорогом», не переваривать, в рамках одной личности, противоположные устремления, не разрываться между одинаково ценными нравственными императивами, а просто жить – спокойной, целостной неиммигрантской жизнью. Но не мы выбираем главные темы и дороги, и наши судьбы обычно бывают написаны немыслимыми, запредельными, неподвластными постижению, надчеловеческими авторами.
Формулировать какие-то мысли я начал к началу восьмидесятых. До этого мир впитывался и накапливался, информация складировалась по полкам эмоций и интеллекта, определённым образом иерархизировалась, подчиняясь высшим неведомым законам. К счастью, в моём формировании не было идеологического насилия, какое, по рассказам родителей, всегда присутствовало в советской школе. Нас не заставляли не только любить, но и хотя бы просто уважать Хельмута Шмидта и СДПГ2, или даже первого Федерального канцлера Германии Конрада Аденауэра, или цитировать их высказывания. В представлении каждого из нас они были просто чиновниками, которых мы наняли для работы на своё благо, и они всегда были обязаны отстаивать любые мои интересы.
В Союзе с первого класса наступало промывание мозгов, верность Ленину и коммунистической партии насаждалась с семилетнего возраста, когда детей торжественно