он использовал тетрадки в качестве дневников, пряча их на виду, на полках рядом с записями по разным предметам. Теперь он должен избавиться от них, как и от мастерской в подвале: Бхай Билала все испортил. Не будь его руки связаны, он бы проучил их обоих, этих фаттус, бесхребетных ссыкунов. Какого черта три мешка с гнилью оказались закопаны в одном и том же месте? Никто не свяжет их с ним. Эти слизняки не посмели бы и рта раскрыть. И все же он здесь, уничтожает старые записи.
Он потягивал виски и копался в дневниках, методично перелистывая страницы. Одна из них привлекла его внимание.
Сегодня знойный полдень, такой, который потом оседает у линии волос, бровей и над губой, если пытаешься отрастить усы, как я. Билал приготовил сладкий фирни из риса, сахара, молока, кешью и изюма, сваренных так, как я люблю. Он помнит, что это блюдо поднимает мне настроение. Его готовила мама. Мне нужно наесться до обеда, и фирни отлично для этого подойдет.
А в обед эта женщина должна принести еду, «приготовленную своими руками». Да она вообще не умеет готовить, боится включить конфорку, слабачка. Боится огня. Папа не знает, а я не могу ему сказать. Он верит всему, что она ему говорит. Раз уж она задерживается, хочу узнать, не согласится ли папа поиграть в новую игру, которую он заказал из-за границы. Может, мы сможем пострелять в человечков на мерцающем экране.
Когда я подхожу к его комнате, я слышу голоса и думаю, не смотрит ли он один из тех фильмов, которые, по его словам, он разрешит мне посмотреть через несколько лет, но не сейчас. Я знаю, что нужно сделать, чтобы украдкой взглянуть на происходящее, и выхожу на задний двор, со всех сторон окруженный лесом. Сквозь кусты пробираюсь к окну его спальни. Телевизор он не смотрит, хотя тот включен, в комнате играет скабрезная песенка на хинди из какого-то фильма.
Я вижу возвышающуюся над подоконником макушку отца. Напротив него стоит девушка. Она танцует под подобные песенки в короткой одежде на съемках, куда папа иногда берет меня с собой. Режиссеры называют их «номерками». Сейчас она выступает не для камер.
Она плавно двигается под музыку из телевизора, но, в отличие от обычного номерка одновременно снимает с себя одежду, и вскоре на ее грудях не остается ничего, кроме ее собственных рук. Вот это настоящий номерок. Она медленно подходит к кровати, придвигается ближе к отцу и встает на колени. Теперь я их не вижу, но ясно слышу голос отца вместе с голосом «Номерка». Потом она приподнимается, ее волосы разметались по голому телу, и снова опускается, а мой отец мычит в такт песне. Я уже собираюсь убежать, но «Номерок» вдруг смотрит вверх, прямо мне в глаза.
Он закрыл тетрадь. Так вот когда он прозвал ее «Номерком». Это случилось несколько десятков лет назад и было подробно описано в тетрадках, о которых Билал знал совсем немного, но все равно ненавидел.
На прошлой неделе старый домоправитель оглядел беспорядок в мастерской, пол, испачканный красным, и засучил рукава.
– Я больше не буду этого делать. Вы каждый