понимать?
– Короче, нам с Региной будет приятно видеть тебя и Эллу. – Он сел за руль, не закрывая двери, поинтересовался: – Тебя подбросить до дома?
Лиля не стала отказываться. Уже темнело, дождь и не думал заканчиваться, а автобусы в это время ходили редко и набитые битком. Наверняка придется стоять в уголке, вдыхая мешанину из чужого амбре и мечтая присесть, потому что ужасно устали ноги.
В салоне пахло кофе и мойкой. Под зеркальцем болталась иконка – Регина представила вещественное доказательство своей заботы и религиозного рвения.
– Так вы придете?
Вместо ответа Лиля отвернулась к окну. Отец, привыкший к ее молчанию, начал расписывать всеми красками предстоящее торжество. И, судя по экспрессии, ждал его, пожалуй, даже больше именинницы. Хотя слово «именинница», насколько знала Лиля, подразумевало под собой другое – имя в святцах, день имени. А это просто день рождения, который обставят с шиком, помпой, красотой. Прикажут называть Регину мамой, будут прилюдно восхищаться ее умением принимать гостей и накрывать на стол. Ложь в каждом словосочетании. Заставить говорить Лилю невозможно. Умение принимать гостей целиком и полностью зависит от папиных денег. А стол – заслуга шеф-повара из ресторана «Меридиан».
Девочка поймала свое отражение в стекле. Все в шрамах дождевых струек. Провела по одному пальцем, и тут же получила тряпку в руки: мол, нечего следить.
Интересно, отец поднимется к ним? Или, растратив все свое красноречие на младшую дочь, старшей просто скупо пообещает по телефону оплатить ремонт машины и таким образом купит их визит, призванный показать всем прочим гостям видимость идеальной семьи? Скорее, последнее. Потому что поток слов медленно иссяк, и его заменило «Дорожное радио».
Лиля зашвырнула тряпку под сиденье и прикрыла глаза.
Приходил Павел Дмитрич, принес два варианта релиза дисков. Как будто Глеб в состоянии увидеть и оценить обложку. Просто стыд и смех.
Дмитрич тушевался и потел. Бормотал что-то, а потом начинал говорить нарочито громко и медленно. Так и хотелось сказать, что у юноши проблемы не со слухом, а со зрением. Наконец, мать пришла на помощь. Увела гостя на кухню потчевать чаем с пирожными. А Глеб остался в комнате.
Не хотел прислушиваться. Однако все слышал. Как они там обсуждают планы, сетуют, что затянулся реабилитационный период, выказывают надежду, что получится начать давать концерты хотя бы в будущем году.
А самого Глеба спросили? Взяли и записали в слепые, глухие и недееспособные. Он стукнул кулаком по ручке кресла и выругался вполголоса матом. Не как мальчик-вундеркинд, музыкальный гений семнадцати лет от роду, еще год назад успевающий учиться в десятом классе, в консерватории и давать концерты. А как дворовая шпана.
Не помогло. Теперь мало что могло помочь. Говоришь: «отвяжитесь», начинают крутиться еще больше, по-мушиному или мышиному. Но Глеб сам сглупил: когда стал вставать после аварии, дошел до балкона в больнице и едва не вывалился. А посчитали попыткой самоубийства. Хотя, признаться, он и впрямь подумывал. Но не таким способом.