на моё плечо клала, на секундочку!, смотрю на него чуть снисходительно, чуть подталкивающе: "Ну давай, девчонки, они только вначале страшные, потом привыкнешь!". Страшные – в смысле, что подойти страшно, а не то, что вы сейчас подумали.
И так у нас всё хорошо: касание – разряд – ожидание; магия шершавой кожи под пальцами, невыносимая красота облезшего под солнцем носика, запах её дыхания и брызги арбузного сока, стягивающие кожу. Я смотрю на пальцы, изящно переворачивающие карту, и слышу нарочито таинственный голос Аньки, раскрывающий тайны всехних судеб, и думаю о том, что большего счастья у меня в жизни не будет. И длилось бы оно до бесконечности, то есть до самого рассвета, но на скрипучую лестницу вступила чья-то тяжёлая нога.
"Шухер" – пискнул Витёк. Мы заметались. Девчонки нырнули под одеяла. Мы с Олькой и Анькой, осторожно приподняли раздвинутые койки и переставили на место. Я молча глазами спросил у Аньки: "Что делать?". Анька испуганным взглядом ответила: "Не знаю!". Витька залез в платяной шкаф, мы с Саней нырнули под койки. За секунду до того, как дверь открылась мы с ним, как две снегоуборочных машины, сгребли под голые животы остатки арбуза и анькины карты.
В палату вошла нянечка с фонариком, посветила кругом. Аня приподняла голову и очень натурально зевнула:
– Что случилось? – спросила она таким заспанным голосом, что и я поверил.
– Мальчики не заходили? – Нянечка посветила фонариком по углам, но внутрь заходить не стала.
– Какие мальчики? Мы спим! – Ответила Аня и перевернулась на другой бок.
Я лежал под её койкой и думал, что вот, ещё на пару сантиметров ниже, и свет фонарика нянечки отразится в моих перепуганных глазах. Но она развернулась и ушла. Мы дождались пока перестанет скрипеть лестница. Аня прилипла к окну, выставив руку: "Не шевелиться!". Мы лежали, высунув головы из-под кроватей. Витёк опасливо выглядывал в щель приоткрытой дверцы шкафа.
– Всё, ушла за угол. Бегите! – сказала Аня, и мы стайкой перепуганных оленят ссыпались вниз по трухлявой лестнице, кинулись в обратную сторону, через санаторий, к лабиринту старых феодосийских улиц. Мы уже знали, что нас спалили. Себя спасти мы уже не могли, осталось отвести подозрение от девочек.
Трое босых пацанов в одних трусах, пригибаясь, хоть в этом не было никакой необходимости, петляя, уходили от погони по кривым проулкам, вдаль от санатория. Наша воспитательница нашла нас на рассвете, на дальнем пирсе: том же самом, где мы встретились после похищения арбуза. Она подошла к нам сзади и грустно спросила:
– Что вы здесь делаете?
Мы повернулись и сказали:
– Встречаем рассвет.
Кажется, это был я, но это не точно.
Потом было построение, "поставление на вид" и прочие малопонятные нам слова. По домам не отправили, и слава КПСС, ну не Богу же? Мы твёрдо держались своей версии: потрясённые невероятной красотой крымской природы, мы выбрались из палаты для того, чтобы встретить восход солнца на