невидящим взглядом. По стене прополз чёрный жук. Лаций проводил его взглядом и с трудом оторвал глаза от стены.
– Кто такая Ларнита? – неожиданно спросила она.
– Ларнита? – услышать от неё это имя было странно. – Где ты слышала это имя? – нахмурив брови, спросил он.
– У Маркилии, – пристально глядя ему в глаза, прошептала Тхао. – Ты не помнишь? Это быть твоя женщина в Риме?
– Нет, нет, что ты! Не в Риме! Далеко-далеко. Но, говорят, она умерла, – Лаций вздохнул и положил ей руку на голову. – Не думай об этом. Это было очень, очень давно, – он замолчал на мгновение, но тут снова вспомнил о гадалке. – Подожди, а что сказала эта старуха… как её? Маркилия? Совсем ничего не помню. Я целый день не мог отойти от её трав.
Тхао задумчиво посмотрела ему в глаза и, копируя голос старой прорицательницы, произнесла:
– Твоя женщина будет охранять тебя всегда и везде. Кто она? Расскажи мне.
– Не сейчас… Это было давно. Не надо. Мне бы не хотелось сейчас вспоминать об этом.
– Она очень красивая? – Тхао положила голову ему на колени. Лаций сидел, бессильно опустив руки вдоль туловища, и чувствовал, что снова начинает вспоминать Ларниту, её лицо, руки, голос и танцы.
– Она очень красиво танцевала, – пробормотал он. Тхао при этих словах встрепенулась, вскинула вверх длинные ресницы, прикрывавшие полные бездонной любви глаза, и, приложив руки к груди, горячо заговорила:
– Я тоже умею танцевать. Хочешь, я буду танцевать? Я ещё никогда не танцевала для тебя. Смотри, смотри, как я буду танцевать сейчас, – с этими словами она подскочила на ноги и метнулась в угол. Там из кучи вещей показался маленький круглый бубен со звенящими монетами. Повернувшись к Лацию и разведя руки в стороны, она стала переступать с ноги на ногу, двигаясь в такт лёгкому звону этого неприхотливого инструмента. Лаций смотрел на неё и невольно сравнивал с Ларнитой, чей образ стал теперь чётче прорисовываться сквозь пелену давно забытых дней.
Тхао танцевала плавно и мелодично: её движения поначалу казались одинаковыми и похожими друг на друга. Два шага в одну сторону и вращение руками, затем то же самое – в другую. Гибкие тёмные руки извивались, как змеи, переплетаясь то в локтях, то в кистях, обвивая плечи, бёдра, колени и снова вытягиваясь в ровную линию. Это был бесконечный танец кошачьей гибкости и женского изящества, доведённый почти до совершенства. Тхао танцевала, не сходя с места. Ей достаточно было небольшой площадки в два-три шага. Извиваясь стройным, гибким телом, она искренне радовалась своей красоте и молодости. У неё была очень узкая талия, поэтому бёдра выглядели широкими и округлыми. Лацию казалось, что в танце они двигаются отдельно от рук и головы. Ровные ноги не носили отпечатка тяжёлых работ, и на них никогда не было видно ни мышц, ни вен, как будто Венера, как скульптор, благодарно провела по ним рукой, создав само совершенство. Они напоминали два тонких кувшина для масла,