Раньше так не было, чтобы с наступлением ночи становилось холодно. Раньше много чего не было.
Световея ждет меня, обнимает, прижимается губами к моему лбу.
– Ты воскресла… – шепчу.
– Ага… вчера…
– А я так боялся… думал уже, ты не вернешься.
Световея пожимает плечами, как это быть может, чтобы я не вернулась.
Закрываем дверь, чтобы не пробралось белое. Это поутру на листьях замирает белое, холодное, когда его коснешься, оно обжигает.
– Вы будете взрослыми, – говорит Ждан.
Мы не понимаем ему. Но верим. Как тут не поверишь, когда у Ждана течет кровь из носа, сразу видно, накатило, увидел что-то из прошлых жизней, откуда-то изоттуда…
– А это как? – спрашивает Световея.
Ждан пожимает плечами. Он еще не знает. Он только знает – взрослыми.
– Работать будете. Много работать.
– А это как? – спрашивает Световея.
Ждан снова пожимает плечами. Это он тоже еще не знает. Только знает – работать.
– Вы уже не будете играть.
Молчим. Слушаем. Если у кого-то проснулась память, надо сидеть и слушать.
– Белое будет. Много белого.
Ёжимся. Белое обжигает. Мы знаем. Мы не хотим белое.
– Будет обжигать. Много обжигать.
Падают желтые листья.
– А потом ничего не будет. Совсем ничего.
Слушаем. Не верим. Не понимаем. Быть такого не может, чтобы совсем ничего не было.
Световея заливается слезами.
– Не хочу, не хочу, не-хо-чу-не-хо-чу-нехочу!
Убегает куда-то, прячет лицо. Пожимаем плечами. Нам самим сейчас хочется разрыдаться и убежать куда-то на край земли, далеко-далеко…
И теплится какая-то шальная мыслишка, непонятно откуда взялась, а вдруг ошибся Клим, ну мало ли, ну бывает, хотя… не было такого, чтобы память предков ошибалась…
Делаю вид, что строю убежище.
Сейчас все строят убежища. Так надо. Огромные, каменные, глубокие, уходящие под землю.
Мы все повзрослели. Как-то быстро. Сами не заметили, как. Ещё вчера бегали босиком и играли в сказки, еще вчера строили крылья, а уже сегодня закутались в теплые шубы и кусачие свитера, с утра до ночи строили убежища глубоко-глубоко под землей, чтобы укрыться в холода.
И точно знали, что укрываться будем уже не мы.
Делаю вид, что строю убежище. По-другому здесь нельзя.
Хорошо, что никто не видит, что я строю на самом деле.
Крылья.
Уже и не помню, как это, строить крылья, давненько я не был ребенком. Уже и не помню, как это, делать крылья, скреплять их своими снами, подклеивать несбывшимися надеждами.
Забираюсь на высокую гору. Теперь это трудно, забираться на высокую гору, усыпанную белым, колючим, обжигающим. Теперь это скользко. Раньше я не знал, что такое скользко, теперь знаю, это когда под ногами нет твердой опоры, когда мир становится зыбким и непредсказуемым.
Взмахиваю крыльями.
Падаю.
Уже чувствую, что разобьюсь, не может быть иначе, крылья не держат, скользят и скользят по воздуху вниз. Чувствую, как мои крылья замерзают на лету, раньше