тряпочек дорожкой, но Зинчуков не таков, чтобы легко сдаться. Он вывернулся ужом, перекатился под рычаг и, как сосиску из целлофановой оболочки, выдернул руку из захвата.
После вскочил на ноги. Я перекатился и тоже встал в стойку.
– Хорош, хорош, – покачал Артём Григорьевич головой. – Научили тебя в дзюдо людям руки крутить.
– Да я и раньше неплохо это делать умел, – хмыкнул я в ответ.
– Умел? А вон сколько времени провозился. Да и то я выскочил.
– Так это же мы в дурашливой борьбе возились. Вот если бы серьёзно, то за две секунды бы ушатал.
– Да за две секунды ты даже приблизиться бы ко мне не смог.
– Опять нарываешься?
– Лады-лады, пошли гулять, а то так и не соберёмся.
Я первый протянул руку, готовый в случае чего к любому захвату. Зинчуков в ответ просто пожал её. После этого жеста мы переоделись в уличное и отправились на прогулку. Болтали ни о чем, подкалывали друг друга, смотрели на людей, торопящихся куда-то.
Смотрели на Ленинград…
Когда выходишь на стрелку Васильевского острова в районе Ростральных колонн – какая это ширь! Какой восторг! Какой разгул свободной невской стихии!
Не случайно именно там на стрелке Васильевского острова в моём времени проводились соревнования скутеров и другие водные спортивные состязания – эта замечательная точка уже Петербурга идеально подходит для состязаний на воде.
Если бы я никогда не видел причалов набережной лейтенанта Шмидта тянущейся от Благовещенского моста и от Академии Художеств до Горного Института и до стапелей Балтийского судостроительного завода – набережной, где пришвартовывались и зимовали порой большие по-настоящему морские корабли – что бы я тогда знал о Ленинграде?
Что бы я тогда понял в этом великом городе и его судьбе?
Но и жить на этой самой набережной я бы не хотел. По мне лучше в небольших двориках-колодцах, где преобладает своя неповторимая ленинградская атмосфера.
Мы гуляли до обеда, а после свернули на Невский и двинулись к метро «Площадь Восстания». Зинчуков неожиданно сказал:
– Интересно, Миш, а в будущем… как оно будет с наркотой?
– Будет гораздо хуже, чем сейчас, – ответил я.
– Да? Это при том, что двадцать процентов американцев во Вьетнаме плотно подсели на иглу? Даже хуже этого?
– Хуже, – кивнул я. – Даже песни будут петь про то, как лучше всего приготовить наркоту. Как же там пелось? «Заходи на огород, видишь, мак вон там растет?! Кроме мака нам не надо ничего. Пропитаем соком бинт, видишь, прямо как стоит. И в железной кружке сварим мы его. Мы добавим ангидрид, это нам не повредит. Будет этот мир для нас – сладкий сон. Жахнем ханки на двоих, кайф получишь через миг… И забудешь навсегда самогон!»
– Охренеть! И цензура это пропускала? – ахнул Зинчуков.
– Свобода слова была, – пожал я плечами. – Правда сам певец скончался в тридцать шесть лет в наркопритоне. Похоже, что воздалось ему это пение. Немного жаль, у него и хорошие песни проскакивали,