«границу» и укрылся в свободной Франции, моя жена не только была бы уволена и осталась бы без средств к существованию, но её, несомненно, отправили бы в Германию или даже, вероятнее всего, в Польшу. То же самое произошло бы с моими родителями и в особенности с родителями жены, у которых и так были неприятности из-за их сына Альфреда (дядя Фредди), оставшегося вместе с семьёй в свободной зоне около Роанна, эвакуированного туда в 1939 году вместе с предприятием Plasco[22] из Хюнинга. Мы с женой предполагали следующий сценарий.
Отправление эшелона с насильно мобилизованными. Рис. А. Тиама
После моего призыва и трёх месяцев военного обучения в Германии меня, конечно, пошлют на Восточный фронт. При первой же возможности я перейду линию фронта и сдамся русским, которые пошлют меня в Северную Африку, в чём нас многократно уверяли по лондонскому радио. Через несколько недель Красный Крест пошлет неминуемое письмо: «Ваш родственник пропал без вести на Восточном фронте такого-то числа. Нельзя с уверенностью утверждать, что он попал в руки Советов. Не исключена возможность, что часть исчезнувших могла погибнуть за родину на полях сражений». И тогда моя жена узнает, что я сбежал и что, конечно же, я на пути в Северную Африку! Надо было быть молодым, обладать необыкновенным оптимизмом, питать иллюзии и, более того, твёрдо верить в победу союзников, чтобы рассуждать столь наивно. Но была весна 1943 года, прошло всего несколько месяцев после кровавой Сталинградской битвы, первой решительной победы русских, которая ознаменовала великий поворот в войне.
Как уже говорилось, эльзасцы, родившиеся между 1914 и 1919 годами, стали получать повестки в призывную комиссию начиная с 4 февраля 1943 года. Однако на тот момент эта мера относилась только к тем, кто жил в Эльзасе. А мы – те, кто был отправлен на работу в Германию: учителя, служащие и рабочие, – получили право на небольшую отсрочку. Но в конце весны настал и наш час. Когда мне пришла повестка с приказом явиться на медицинскую комиссию во Фрайбурге (точную дату я не помню), я работал в Ашкаррене вместе с моим коллегой и дорогим другом Жаном Лангом (он был на шесть лет старше меня).
Пока мы стояли, выстроенные в ряд, абсолютно голые, перед военными врачами, я вдруг заметил рядом со мной знакомое лицо. Это был Фриц Баумгарт, один из моих бывших учеников в Сульцерене, тот самый, который в 1936 году, прямо перед Рождеством, ловко стянул в моем кабинете выручку от продажи антитуберкулёзных марок! Я увидел его во второй и последний раз полутора годами позже в тамбовском лагере, где он менял жизенно необходимый ему кусок хлеба на щепотку mahorka[23] – грубого русского табака. Результат не заставил себя долго ждать – три недели спустя он плачевно закончил свою молодую жизнь в лагерном бараке-лазарете.
Во время обследования в призывной комиссии я получил научное доказательство того, что у меня дальтонизм – нарушение цветового восприятия. Надо было различить на картинке из множества разноцветных кусочков цифры, сформированные из точек одного цвета.