пестрыми лентами, да сплела две косы в одну, и вовсе оставила позади себя местных красавиц. Женихи ей вслед оборачивались, невесты-соперницы завистливыми взглядами провожали.
Лицом Далина в мать пошла – чёрные брови лукаво изогнуты, носик маленький аккуратный, чуть вздёрнут надменно, губы нежные, тёмно-алые, почти вишневые. А глаза-то, глаза! Под бархатными тяжёлыми ресницами изумрудные озера – дна не видать. И такой шальной огонь среди той зелени пляшет! Недаром поговаривали, будто Чернава, маманя Далинкина, водила по юности дружбу с бесами, да и после ворожбой не брезговала.
Но то всё наветы да деревенские сплетни. Может от зависти – крепка была кузнецова изба, хороший достаток водился, а может от натуры людской – в охотку порой бабам, да и мужикам, что греха таить, языками почесать попусту, к месту и не к месту. Но несмотря на все наговоры, Чернаву уважали, старались в открытые споры с ней не вступать и вражду не заводить, и даже побаивались. Была она потомственной повитухой, единственной тогда на три деревни. Ещё одна женщина жила до того в Тетёрках, но слегла по зиме да перед посевной померла. Ни мужа, ни детей у неё не было, так и унесла ремесло с собой на ту сторону.
Деян же по натуре своей был человек простой, семейный, до работы спорый. Жену любил, словом дурным не обижал, на сторону не поглядывал. А уж в дочери души не чаял, подарками да лаской баловал. Хоть не было в Далинке ничего от отца – ни черты, ни складочки.
Других детей в семье кузнеца не случилось. Как не просила Далинка братьев-сестричек, как не было велико его желание, ничего у них с Чернавой не выходило. Много раз зачинали они ребёночка, но не единожды не доносила Чернава дитя до сроку, будто злым роком повисло над семьёй проклятие.
Соседи искоса поглядывали на Деяна, шептались за спиной у Чернавы – с таким-то, ремеслом, а своих уберечь не может. Жалели, даже советовали сходить в построенную не так давно в Тетёрках церковь, авось поможет. Чувствовали, что непростое тут дело, неподвластное человеческому разумению – никак бесовщина разбойничает, вредит знахарке за помощь людям.
Только Чернава быстро советчиков отваживала и в церковь ни разу не сходила, да и траурничала по нерожденным недолго, будто и не касалось это её вовсе.
На той самой улице стоял дом охотника Златояра. Высокий, добротный – видно, ставился когда-то хозяином для большой семьи.
Больше десяти лет прошло с тех пор, как Златояра со старшим сыном, задрал в лесу медведь. Свёкров тогда дети к себе в Тетёрки забрали. А вдова охотника Оксана с маленьким Витко в деревне осталась. Не захотела она переезжать, жалко было бросить мужнин дом.
За долгие годы сруб обветшал, осунулся. От последних тугих снегов просела с востока крыша. Хотел было Витко справить, да мать воспротивилась – мол, потерпит с годок, не рохля, не развалится. Боится, знать, за сына, один он у неё остался.
Смерть супруга сильно ударила по Оксане. Она высохла, постарела, так и не смогла до конца оправиться. Бывало, сядет у окошка, и всё смотрит на дорогу – ждёт Златояра с охоты. А то вдруг стол на четверых накроет. Витко на первых порах не понимал материного чудачества, пугался, а потом свыкся. Сказывали, завидным женихом был в своё время Златояр, много девиц на него засматривалось, да выбрал в он в жёны тихую неприметную Оксану.
Сам Витко отца не помнил. Но сколько слышал, все о нём добром отзывались.
Мальчик рос некапризным, покладистым, способным к разным промыслам – то ему от матери передалось. А глаза голубые чистые – точь-в-точь, как у Златояра и волос его – светлый, вьющийся. С каждым годом всё больше становился Витко похож на отца. А после Трояна, что прошлой весной справили, стали в его сторону девицы посматривать, в гости захаживать. То блинов в гостинчек принесут, то платочек – в подарок Оксане. Гляди мол, какая мастерица рядом ходит, пособи сынку с выбором.
Только Витко до них никакого дела не было. Лопает очередной блинчик, а сам думает, как лучше силки в лесу наладить, даже не смотрит в сторону гостьи.
А с зимы, ровно со святок, после колядок долгих, да гуляний запала ему в душу кузнецова дочка. И с чего бы это? Будто и ни с чего, а всё чаще стал Витко думать о Далинке. А та и рада радешёнька – то взглянёт лукаво, сверкнёт очами, то невзначай будто бы руки коснётся.
– Что ж ты, сынок, всё молчишь да, молчишь, – Оксана вынула из печи закопченный чугунок, плюхнула на край стола, – приглянулся ли тебе кто?
Витко пожал плечами, прищурился, осматривая работу – он вырезал из дерева штуковину.
– Думаю я, матушка.
– О чем же думаешь?
– Какого зверя сладить с сего болванчика, – он вытянул руку, крутя в пальцах сырую заготовку
Вздохнула Оксана.
– Уйдешь ты от меня, сынок. Будет время, и уйдешь.
Витко поднялся с лавки и подошёл к матери, обнял со спины.
– Ну что ты, мама? Куда я уйду? Дом у нас большой, добрый. Подлатаю крышу, приведу жену, нарожаем деток – всем места хватит.
Оксана обернулась, взглянула на сына, хотела улыбнуться, да не вышло – вспомнила супруга, сына старшого,