экзистенцию – как способ загрузки и проявления человеческой сущности. Ведь на экономике не сошелся клином белый свет, и класс, призванный упразднить классовое деление общества, тем более должен десакрализовать экономику, противопоставить ей другой способ дистрибуции вещей, например «подвеску»[56]. Почему бы в качестве образующего не взять иной ключевой глагол вместо глагола «экономить»? Например, «расточать»? Тогда экономика потеряет часть своей самостоятельности, а вместе с этим частично померкнут и ее основные стимулы, мотивация из ряда сбережения и стяжания. Социалистическая экономика, пришедшая на смену всевластию частной собственности, проиграла историческое соревнование по собственно экономическим параметрам, включая производительность труда. Но если с капиталистической экономикой соревнуется не социалистическая экономика (от слова «экономить»), а коммунистическая расточка (от слова «расточать»), и притом сравнение проходит по всему фронту условий человеческого существования, победитель был бы другим. Но для этого пролетариат должен сохранять свою самотождественность.
Однако вирусом стяжательства поражено как товарное производство в целом, так и каждый его участок в отдельности. Каждая вещь, принявшая товарную форму, несет в себе скрытый очаг буржуазной инфекции (в частности, эпидемии потреблятства). Выделить из товарного производства чистую фракцию (или «чистую линию»), которой можно было бы безнаказанно пользоваться, не удавалось и никогда не удастся. Пока трансцендентное расширение революции задействовано на полную мощь (чтобы, например, землю в Гренаде крестьянам отдать), аттракторы сбережения-стяжательства могут отойти на задний план, но как только экономика в целом встает на товарные рельсы и экономическое сбережение приобретает решающее значение, пролетариат обречен – начинается его стремительное перерождение под воздействием мелкобуржуазного элемента. И хотя «иностранный легион» в этом случае выступает в роли заградительного отряда, его усилия оказываются тщетными. Тем более что победивший пролетариат, как уже отмечалось, подстерегала и другая опасность – стабилизация государственных институтов, которая в случае отсутствия классовых противовесов принимает форму уже не диктатуры пролетариата, а тоталитаризма, то есть социальной шизотенденции, основанной на отсутствии обратной связи.
И все же опасность социальной онкологии, некотролируемого размножения раковых клеток государства, не является непреодолимой угрозой для пролетариата, развоплощающего в своем революционном порыве все отчужденные и овеществленные формы человеческой деятельности. Опасность резко возрастает именно в случае заражения вирусом стяжательства, против которого, увы, нет пока ни вакцин, ни сывороток. Помимо всего прочего, отсюда вытекает следующий вывод: на протяжении, по крайней мере, Нового времени прочность основных социальных устоев обеспечивалась прежде всего стяжательством,