понадобится минутка, чтобы прийти в себя.
Они сели за пирог с заварным кремом, и Сэнди поведал Бобу, каково ему придется работать под началом мисс Огилви.
– Огилви – чудовище. Ее называют стервой, и в защиту тех, кто так считает, скажу, что она стерва и есть. Но в то же самое время она и венец творения, лучше ее никого нет. Она держит северо-западный филиал в наиежовейших рукавицах, оттого к ней благоволит высшее руководство, и оттого она получает все книжные новинки и периодику, раз в пять лет меняет ковровые покрытия, все перекрашивает, благоустраивает и прочее. На самом деле, Боб, возможно, тут тебе повезло. Суть в том, что Огилви не молодеет – как, впрочем, и все мы. Скоро она уйдет, и тот, кто заслужит ее рекомендацию, унаследует, скорее всего, королевство. Это тебе мой совет. Ты меня слушаешь?
– Да.
– Естественным движением всякого разумного молодого человека было бы пойти против нее. Это был бы правильный ход, потому что идеи ее замшели и никуда не годятся, и, правду сказать, ей давно уж пора в отставку; но, если ты хочешь добиться перемен долгосрочных, это будет ошибочный ход. Не дерись с драчуном, вот что я тебе говорю. Когда ее отправят на покой или когда она получит последнюю заслуженную награду, ты сможешь влезть в ее кованые сапоги и реформировать все дело.
Вечер сгущался, и Сэнди, мысленно оглядываясь назад, делался все сентиментальней.
– Всю свою жизнь я хотел остаться один в комнате, полной книг. Но потом случилось нечто ужасное, Боб, а именно то, что так оно и исполнилось.
– Но это как раз то, чего я хочу, – сказал Боб.
– Что ж, тогда придерживай свою шляпу, чудачок, потому что, похоже, тебе она тоже достанется.
Позже, когда он проводил Боба до двери и Боб протянул ему руку для рукопожатия, Сэнди посмотрел на эту его руку и произнес: “О мой бог”.
Боб больше ни разу не выходил на контакт с Сэнди, и Сэнди тоже не выходил на контакт с Бобом, что, на самом деле, было отлично, хотя Боб всегда думал о нем с нежностью и почти с восхищением. Бобу нравились в нем его вредность, его кусачесть, его ум и общий, антимирно нигилистический, настрой; но собственная относительная простота Бобу была утешительней, если это была простота, конечно.
Бобу шел двадцать третий год, когда его мать внезапно вдруг умерла, оставив ему дом цвета мяты, которым безраздельно владела, купленный два года назад “шевроле” и сумму почти в двадцать тысяч долларов. Он не обременился чрезмерно ее уходом, но чувствовал себя одиноким из-за того, что не понимал, кем была его мать при жизни и с чего она вообще завела ребенка. Человеком она была ни в коем случае не плохим, но разочарованным и, соответственно, разочаровывающим, по крайней мере, так это ощущал Боб.
Никто не живет в предвкушении, что до срока умрет от болезни, но мать Боба эта новость не удивила. Как-то утром она позвала Боба в гостиную, чтобы поговорить, как она выразилась, по нескольким поводам, но повод оказался только один, и заключался он в том, что у нее обнаружен рак мозга и скоро она умрет, и это все подтвердилось: в феврале она вышла на пенсию, а к июню ее не стало.
Живой