руководителя театра неоклассики, Анатоля Зазнавского.
И теперь всё творческое будущее театра поставлено на паузу и на растяжку, и зависит от того, как переживёт это падение в общих и собственных глазах Анатоль Зазнавский, кто обязательно из всего этого сделает для всех, а уж только затем для себя трагедию. В общем, невесёлый театральный сезон всех ожидает, и можно даже не надеяться, что в репертуар этого театрального сезона как-то пролезет комедия. Максимум трагикомедия Вильяма Шекспира «Отелло».
На что Адам смотрит с какой-то удивительной отстранённостью и созерцательностью, и видимо не отдавая себе отчёт, переадресует в сторону Анатоля его же, ранее им сказанные в сторону Адама слова. – Не упав, не научишься вставать на ноги.
А вот что вслед за этим происходит, то это настолько неожиданно и в чём-то невероятно для Адама, что он не сразу понял, что всё это значит и где он, собственно, сейчас находится, если он буквально сейчас всеми своими нервами и чувствами ощущал себя на театральной сцене, перед лицом приёмной комиссии, а сейчас всё в одно мгновение так кардинально изменилось, что он сразу сообразить не может, куда это его сейчас в одно, тоже самое мгновение занесло. И как обычно бывает в таких случаях с невероятной и фантастической подоплёкой при первом с ним знакомстве и впечатлении, само собой без своего рассудительного анализа, то Адаму не дают нисколько времени, если не во всём разобраться, то хотя бы в том, в каком геолокационном месте ему так неосмотрительно, до предельного прищуривания бьёт солнечный свет в глаза, а рот ему затыкает не один только порывистый ветер, а есть тут ещё для этого и другие нервные причины – на него в один громкий и раздражённый момент наседают с ярко выраженной и при этом нисколько ему не объяснённой претензией.
– Что-что вы сейчас мне сказали?! – в контрасте с внутренним состоянием звучит предельно направленно в сторону Адама этот вопрос. И как понимает Адам, или по крайне мере он должен понять, то ответ на него ожидается в предельно сжатые сроки. А вот пробовать от ответа на него увильнуть под любого рода и вида предлогом, сославшись на ту же глухоту, лучше даже не пытаться это сделать. У вас из этого, мил человек, ничего не получится сделать. А Адам и не собирался так себя трусливо вести. Единственное, что ему хотелось знать, так это то, на чём основаны столь громкие к нему претензии. И Адам с этой решительностью в себе отжимает свои глаза от этого вынужденного их прикрытия в прищур, и хотя ему всё также сложно смотреть вперёд от себя – солнце продолжает светить ему в глаза – он всё же будет прямо в глаза смотреть той, кто посчитал необходимым и за своё право выразить эту вопросительную претензию в его сторону.
Но стоило только Адаму увидеть ту, кто так выразительно его призвал к ответу, так в нём вся эта решительность и уверенность в своём, как минимум, праве на объяснение своей позиции, куда-то в момент улетучивается, и Адам, как это на него похоже, начинает в себе заблуждаться, робеть и косноизыча, заикаться. В общем,