тысяцкий – без Москвы! Единая эта честь и досталась ему, зваться тут, среди этого степного базара, своим, утерянным на отчине званием… Иногда ненависть к Дмитрию удушьем подступала к горлу. За что?!
Сто лет! Сто лет его род стоял у кормила власти. И так безлепо все обрубить, уничтожить, отменив саму власть тысяцкого… А что затеял он, Иван? Восхотел отменить власть князя Дмитрия! То́лстого Митьки, непроворого увальня, коему лишь повезло родиться первенцем у покойной тетки Шуры… «Мы не только возвели его на престол, мы его содеяли, выродили на свет, поганца! Мы, Вельяминовы! И вот теперь!.. – Он, скрипнув зубами от бессильной ярости, перевернулся на живот. – Был бы на месте Мамая Чанибек, Узбек хотя бы. Не усидел бы ты, Митька, на столе московском!»
Стремянный пролез в юрту, возвестил с поклоном:
– К твоей милости. Фрязин Некомат.
– Проси!
Привстав, небрежным кивком отозвался на низкие поклоны улыбающегося пройдохи. Тяжело поглядел в бегающие глаза. Выслушал, с непременным упоминанием своего тысяцкого звания, приветственные слова. В недоброй усмешке дернул усом:
– Говори, зачем пришел!
Из цветистого фряжского пустословия выцедилось, что Некомат затеял теперь подкупить кого-нито из московских бояр, сподвижников Дмитрия… Дурень! Да они самого тебя купят!
– Просрали Тверь! Что теперь! Почто не дали серебра Мамаю? – возразил грозно. – Вы… с папой своим! Сваживать да пакостить, а на дело – и нет! Литва тоже – в мокрых портах бежала с боя… Тверь надо было спасать. Тверь! А вы решили ослабить обоих: и князя Михайлу, и Дмитрия? Чтобы самим к северным мехам руки протянуть? Получить в откуп Югру с Печорой? Двинскую дань? Только с кого?! Дмитрий вам все бы дал! Не жалко, дураком рожден! Да и Акинфичи… Владыка Алексий не даст! Русь вам не погубить, не купить: не Византия! Не греки, что вовсе разучились драться иначе как друг с другом. Говорил, упреждал! Мамаю баял не по раз. Что сотворили? Усилили Дмитрия! Вся земля Владимирская теперь у него в горсти. Ну и что, и с кем теперь вы почнете невода плесть? И кого уловить ныне надумали?
– Вельможному боярину на Москве… – начал было Некомат…
– Смерть! Ведаю то, – возразил Иван. – Пото и валяюсь здесь, в дерьме, не то бы… (Что «не то бы? Воротился, пал в ноги Митрию? И он простит?)
– Я баял Мамаю, пусть оставит в покое суздальцев! Зарезали Сарайку, и полно тово! Пограбили Киш, отвели душу, – хватит! Головою за голову разочлись. Дмитрия надо бить, Москву! А кем его заменить теперь? Не Митрием же Кстинычем! И Борис не потянет! Все ить на Тверь кинулись! Ноне на Руси два и есть сильных князя: Олег Иваныч да Михайло Саныч Тверской! Олегу нет части во Владимирской земле, а Михайле… О чем ты думал, когда вез ему ярлык и знал, что Мамай все едино не выступит?
– Не ведал…
– Знал!! – бешено выкрикнул Иван, сжимая кулаки. – Знал! Знал, гад! Без вашего фряжского серебра ему и беков своих,