шумело, и неверно качалась земля. В Буду! И отец еще ничегошеньки не знает о нем! (И он не знал ничего из того, что творилось дома. И про подготовку к походу на Новгород будущею зимой, и про сам поход уведал уже в Литве, ровно год спустя. И что сидеть ему здесь придет еще почти два лета и даже вытвердить польскую речь, о том тоже не ведал, не гадал княжич Василий.) Уберегут ли? Зачем в Угорскую землю везут? – вот о чем пьяно думалось ему теперь, когда он стоял во дворе, раскачиваясь и ощущая на лице ласковый, почти теплый ветер, какого, кажется, никогда и не бывает на Руси в середине зимы! За ним-таки пришли, повели его вновь и под руки к пиршественному столу, заложником чужих чьих-то, и Бог весть, добрых ли, интересов! Вдруг, мгновением, захотелось заплакать. Ну зачем, зачем он бежал из Орды! Чтобы ехать через горы в чужую непонятную Венгрию, в Буду ихнюю, когда ему надобно совсем в другую сторону, домой!
Вечером (голова кружилась ужасно, и поташнивало) он лежал, утонув в перинах, и словно плыл по воздуху, отделяясь от тела своего. Лежал, летел ли, глядя, как Данило Феофаныч снимает верхние порты, кряхтит (тоже перебрал за гостевым столом) и в исподнем молится.
– Спишь? – вопрошает боярин.
– Нет еще… – тихо отвечает Василий.
– Помолился на ночь? – строго спрашивает старик.
– Помолился, дедо!
«Дедо» само как-то выговаривалось у него. Сказал и замер, но старик никак не удивил обращению, и это ободрило:
– Дедо! А почто везут-то в Угорскую землю?
– Не волен он в себе покудова, Петр-то, не осильнел! Его воеводству-то без году неделя: второй он тут альбо третий. И мать, слышно, римской веры.
– Это та старуха строгая?
– Она. Мушата. При седатом сыне все ищо правит… Вера тут у их наша, православная. Митрополию никак Филофей Коккин создавал. Ето во времена дедушки было.
– Владыки Алексия?
– Его. Друзья были с Филофеем! Ну так вот, а теперь прикинь: с юга турки, вера у их Мехметова. Болгар-то уже сокрушили, почитай. Сербы устоят ли, нет – невесть! Храбры, ратиться умеют, да князя ихнего теперешнего, Лазаря, не вси володетели слушают! А с Востока – татары, там – Литва, да и те же угры. Тут к кому ни то, а прислониться нать! И наехал княжич убеглый из Русской земли. Как быть? Не рассорить бы с Ордой! Хочет с себя свалить, пущай, мол, иные решают! Почто в Угорскую землю везут – не ведаю! Круль ихний, Людовик, померши. А так-то рещи: у батюшки твово полного мира с Ягайлою нет, дак, может, потому… Али католики што надумали? Чаю, и свадьбу эту ихню затеяли, чтобы католикам церкву православную под себя забрать! Ядвига-то, бают, иного любит, и жених есь у нее молоденький, да вишь… А Литву ноне в латынскую веру будут беспременно крестить!
– И русичей?
– Мыслят, вестимо, и русичей… – подумав, отзывается Данило. – Наша-то вера правее римской! Там папы да антипапы, вишь, роскошества разные, соблазн! Яко короли, воюют