себя проклинал штабистов полка за их расторопность. Где-то они еле шевелятся, а тут быстро управились, сообщили о его гибели.
Мать сквозь слезы улыбнулась и едва слышно произнесла:
– Хорошо, – и опять начала повторять, – сыночек, живой.
Тут подскочила Верка и, обхватив Никифорова со спины затараторила:
– А я им говорила, говорила, а они мне не верили. Мама извелась вся, а я говорила, что ты живой! Я же чувствовала! Я же рыжая, я же ведьма, ты же сам говорил! Да?! Помнишь, говорил?! – девочка, и правда, была огненно рыжей с огромными зелеными глазами. Вся в отца, погибшего еще в тридцать шестом при пожаре на заводе. Раньше она очень обижалась на брата, что тот обзывал ее ведьмой, а тут смотри ка, сама вспомнила. Петр улыбнулся сестренке:
– Конечно, помню, егоза. Ты молодец, верила в братика.
Сестра расплылась в улыбке от похвалы. Тем временем мама потихоньку приходила в себя. Она отпустила руку сына, ласково сказав ему:
– Иди, разденься, я уже в порядке, – и опять повторила, но уже спокойно, – сыночек, живой.
Тетя Нина, стоявшая тут же в комнате, сказала:
– Ну, вот и хорошо, пойду я, – и развернулась, направляясь к двери.
– Теть Нин, да куда же Вы? Сейчас чай пить будем. Я гостинцы из Москвы привез, пряники. Верка, чайник поставь кипятиться.
– Так стоит уже! – тут девочка увидела Петькин орден, – Ух ты! Орден! А за что дали, расскажешь?! – говорила она быстро, проглатывая окончания, слова вылетали из нее, как пули из ШКАСа[ii].
– Потом расскажу, а сейчас давай на стол накрывай, – Петр, развязав вещмешок, стал выкладывать на стол снедь, полученную по продаттестату еще в Москве на Лубянке. Две банки тушенки, банку сгущенного молока, полбуханки хлеба, вторую половину он съел в поезде. Следом на столе появился кулек сзаваркой и сахаром. Ну и напоследок были извлечены пряники, купленные случайно в Москве, как гостинец домой. В вещмешке еще оставались макароны и мыло. Их Петр выкладывать пока не стал, ни к чему просто было.
– Богато живете вы там, на фронте, – в глазах тети Нины промелькнула зависть. Промелькнула и пропала, кажется, она сама смутилась своих слов, – ты не подумай, Петь, я не завидую, просто голодно стало в последнее время. В магазинах очереди, да и не купить там ничего кроме хлеба. А на рынке деревенские за продукты так цены дерут, – женщина махнула рукой.
– Да я и не подумал ничего, теть Нин. Давайте садитесь за стол, снедать будем.
– А ты изменился, – протянула соседка, – возмужал. Она смотрела на этого молодого мужчину и не узнавала в нем того сорванца Петьку, который еще недавно наводил шороху на окрестные сады. Сейчас перед ней стоял взрослый, многое повидавший человек со странным блеском в серых жестких глазах. В светлых, коротко стриженых волосах белым пятном выделялась седая прядь. Прихрамывающая походка говорила о недавнем ранении. От старого Петра не осталось практически ничего. Тетя Нина тяжело вздохнула. Как быстро и сильно меняет людей война! А ведь где-то там, на фронте сейчас и ее два сына. Вернее на фронте пока один старшенький