чувств. С каждым днем разрушения становились все более масштабными, но Малена не сопротивлялась. В серости дней, в вязкости мыслей она находила определенное удовольствие. Казалось, что клетки мозга начали отмирать, а потому сохранять активность и ясные мысли было слишком трудно. Залечь, затаится – вот ее единственное желание. Малейшее движение могло разрушить хрупкие стены, но она надеялась, что со временем баррикады станут прочнее и позволят схорониться за ними до лучших времен. Только, в лучшие времена девушка не верила, и даже была уверена, что не желала их.
Никто не нарушал ее одиночества, никто не мог вырвать из плена мутных переживаний, безотчетных страданий. Крупная ссора с отцом оградила Малену от общения с родителями, и теперь она целые дни проводила в комнате, не желая вспоминать о мире, что начинался сразу за закрытой дверью. Собственно говоря, ссорился в тот вечер только Говард, Малена же сохраняла молчание до тех пор, пока отец не высказал все, что думал о ее поведении. Затем она удалилась в спальню, где по собственной воле заперла себя. Уговорами занялась мать – Говард был слишком рассержен и до сих пор ни разу не пришел к дочери. Эмили вскоре тоже сдалась, но не забывала при этом приносить поднос с едой к порогу комнаты три раза в день. Иногда Малена тихонько приоткрывала дверь, предварительно убедившись, что за ней никого нет. Для этого она ложилась на живот и подсматривала в щель, вся обратившись в слух, так что она уловила бы и малейший шорох. Все это походило на паранойю, но девушка не желала никого видеть, а еда, как ни крути, необходима молодому организму.
С момента ее ночного приключения прошло уже три дня, и сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих. Разве что утром она не нашла подноса с едой. Вероятно, Говард запретил жене поддерживать бойкот дочери и решил ослабить ее голодом. Он ждал, пока все глупости покинут юную голову, и Малена, устав от укусов разъяренной совести, придет с повинной. Но девушка не собиралась сдаваться, она считала свой мятеж справедливым и, по-прежнему, хотела для себя свободы действий. Она бы никуда не сбежала той ночью, если бы отец не ставил ей заграждений на каждом шагу. Малене доводилось слышать и читать про детей из самых состоятельных и респектабельных семей, которые в один миг начинали вести себя неадекватно. Они ударялись в беспробудное пьянство, связывались с наркотиками и криминалом, и теперь Малена уже не считала их сумасшедшими, и где-то даже могла понять, почему они так поступали.
Как часто она вспоминала слова отца, резкой болью отдавались они в самом сердце: «Ты должна…», «Ты не можешь себе позволить…» – без конца повторял он, будто хотел выгравировать это у нее на лбу. А ведь он не знал и половины всей истории. Говард не знал, что Малена сама забрела в незнакомый район, и что ей угрожали ножом. Она, как могла, смягчила историю с ограблением, поэтому главное, о чем говорил Говард в то утро, касалось вовсе не жизни дочери, а неудобного положения, в которое она его поставила своей выходкой. В этом был весь ее отец. Малена не могла припомнить,