ночь, пройти через твердыню, покамест сердце Замка лежит, погрузневшее от сна, укутанное в плющ, точно в томительное покрывало. Прокрасться по лабиринту проходов, который он знал так хорошо, и прочь, в продуваемые насквозь звездные пространства, и дальше… и дальше.
Но при всех очевидных и немедленных преимуществах ночного побега, он сопряжен был с ужасной опасностью бесповоротно заблудиться, а то и попасть в когти злых сил.
Четырнадцатилетний, Мальчик имел уже немало случаев испытать в запутанном Замке свою храбрость и не раз впадал в ужас не только от молчания и мрака ночи, но и от ощущения, что за ним постоянно следят – как если бы сам Замок или дух этого древнего места шел рядом с ним и останавливался, когда останавливался он, вечно дыша в затылок и беря на заметку любое движение.
Вспомнив, как он сбивался с пути, Мальчик поневоле понял, насколько страшнее было бы остаться совсем одному в заполненных мраком краях, чуждых его жизни, в местах, удаленных от сердцевины Замка, в коем, хоть многие обитатели его оставались Мальчику ненавистными, он был, по крайности, среди своих. Ибо можно нуждаться и в ненавистном, и ненавидеть то, что на странный манер любишь. Так дитя устремляется к узнаваемому – узнавания ради. А остаться одному в земле, где ничто тобой не узнается, – вот этого он и страшился; и жаждал. Потому что какие же могут быть исследования без опасностей?
Впрочем, нет – он не тронется в путь затемно. Это было б безумием. Он выйдет перед самой зарей, когда почти весь Замок спит, и побежит в полумгле, а там и с солнцем наперегонки: он на земле, солнце в небе, – их будет лишь двое, одних на всем свете.
Но как дотянуть до конца холодной, неспешной ночи, бесконечной ночи, которая лежит впереди? Спать – невозможно, хотя поспать было б неплохо. Он снова соскользнул с кровати и торопливо подошел к окну. Солнце стояло уже над зубчатым горизонтом и все вокруг купалось в бледной его светозарности. Впрочем, недолго. Нежный простор неожиданно принял вид совершенно иной. Башни, которые мгновение назад были бесплотными и чуть ли не плыли по золотистому воздуху, приобрели теперь, расставшись с последними лучами солнца, сходство с почерневшими, гнилыми зубами.
Внезапная дрожь прохватила потемневшую землю, и первая ночная сова проплыла беззвучно мимо окна. Далеко внизу кто-то крикнул. Слишком далеко, чтобы различить слова, но не настолько, чтобы не понять – они окрашены гневом. Новый голос вступил в перебранку. Титус перегнулся через подоконник и глянул вниз. Противники не превосходили размером подсолнечных семечек. Однообразно запел колокол, за ним второй, потом загудела вся масса их. Колокола резкие и мягкие, разного возраста и из разных металлов, колокола страха и колокола гнева, колокола радостные и скорбные, колокола с голосами густыми и ясными… тусклыми и звучными, восторженные и печальные. Несколько мгновений голоса эти полнили воздух, рокочущие, гомон колокольных языков накрывал огромный каркас Замка металлической шалью. Потом, мало-помалу сумятица колоколов стала стихать,