была исполнена ею на высоком профессиональном уровне. Слушая пение этой женщины, я подумал: «Так её же хоть сейчас в “Большой!”». Да какой там «Большой!» – её не приняли даже на подготовительное отделение консерватории. Естественно, я не мог знать причину, по которой ей отказали в приёме; ясно было одно, причина эта возмутила женщину до глубины души. Об этом свидетельствовало выражение её лица, когда она стремительно вышла из класса, где шло прослушивание. На лице женщины явственно читалось: «Я так и думала! Сволочи!». Не сказав ни слова, она прошла мимо нас, ещё на что-то надеявшихся и уже надежду потерявших, и вышла из помещения, где мы находились. Впрочем, об одном вопросе, заданном этой женщине после исполнения ею арии Вани, нетрудно было догадаться: «У кого вы учились?». А, возможно, и вопроса такого не было – просто-напросто сказали ей: «А зачем вам подготовительное отделение? У вас же прекрасно поставленный голос! Идите, поступайте в театр!». Уверен, было бы дело в Италии, она бы так и поступила. Но дело – то было в Советском Союзе, в России. А тут свои порядки. Частенько люди учатся вокалу девять лет. Сначала четыре года в музыкальном училище (колледже), а потом ещё пять лет в консерватории. А там, глядишь, и в аспирантуру сунутся. Конечно, бывают случаи, когда певцы попадают в оперный театр в качестве солистов и после окончания училища и даже, вообще не имея документа об окончании какого-нибудь музыкального учебного заведения, но это скорее исключение из правил. В этой связи тут можно вспомнить всемирно известную Галину Вишневскую и далеко не всемирно известного Александра Лаптева, ученика Михаила Константиновича Сладковского, о котором у нас ещё пойдёт речь. Что касается Вишневской, то тут всё ясно: поставленный от природы голос, большой талант, удача. Относительно Лаптева ясности поменьше. Большого таланта у него не было, зато в стране явно ощущался дефицит драматических теноров. Короче, чем богаты, тем и рады. А вот в хороших меццо – сопрано и контральто в России недостатка никогда не наблюдалось, как и в отличных басах.
Ну вот, кажется, медленно, но верно мы продвигаемся к окончанию этого раздела автобиографического романа, раздела, посвящённого времени, пришедшемуся на мои школьные годы. По ходу работы над этим произведением я вдруг заметил, что моя память стала совершенно неожиданно извлекать откуда-то из своих глубин жизненные эпизоды, которые мной вроде бы были навсегда забыты. Ан нет! Словом, работа над произведением явилась чем-то вроде археологической экспедиции, но не в реальном пространстве, а во времени. Археологи копают землю, я же «копал» время, и оно временами (извините уж за каламбур!) выдавало мне очередные артефакты. Своего рода, разумеется. И как тут не вспомнить гениальный роман Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Из семи томов этого произведения я прочёл шесть. Шестой его части, озаглавленной «Беглянка», мне прочитать не довелось в силу обстоятельств, но с меня вполне хватило и прочитанного, чтобы досконально разобраться в писательской кухне Пруста; впрочем,