И так строится град. Но не я, брат. Я не чувствую этого. Я погасил свет. Выключил фонарь и остался во тьме, исчез. Нет никакого града. Наша жизнь – это не песчинка. Это дым. Он исчезает, не оставляя и следа.
– Ты видишь еще кого-нибудь рядом?
– Нет, мой фонарь погас. Я погасил его. Я больше ничего не вижу. Пустота…
На этот раз Мигель сам разбудил брата – бесцеремонно шлепнул по щеке.
– Что я говорил? – замутнённый взгляд начинал светлеть.
– Ты говорил, что любишь себя больше Бога! Что свои мысли ценишь больше мира всего. Что поставил Господа на колени пред собой, что ты выше Него.
– Не может быть!!!
– Молчи! Молчи и слушай! Ты возгордился: решил, что прожил достаточно, чтобы судить о жизни. Ты нарцисс, брат мой.
– Да как же… Но разве я мог… что, что я тебе сказал?
– Неважно, что ты сказал. Важно, где родились твои слова. Мигель на время задумался, после чего продолжил:
– Решил проверить веру свою на прочность? Ты говорил, что не видишь света, – Мигель встал и обошел брата со спины. Затем резко повернул к себе его вместе со стулом и взял за грудки.
Я еле сдержался, чтобы не издать ни звука. От божьего человека, от монаха осталась только ряса. Зрелище больше соответствовало трактиру, а не монастырю.
– Не видишь света?
Мигель встряхнул Рино так, что тот клацнул зубами.
– …А сам тушишь свой огонь? Ждешь чуда от Господа, как от факира? Надеешься, что тот зажжет тебе факел без искры?
– Да что же я такого сказал, ну дай послушать! – не защищался Рино.
– Нет, ты меня послушай, – свирепел Мигель – незачем тебе свои же слова слушать. Прогнили они. Послушай мои слова и посей их семя в своей душе. Как блох дави, как паразитов, дави мысли свои.
– Какие мысли, о чем же ты?!
– Задуши любовь к себе ненормальную! Не люби себя, как будто ты последний человек и не осталось никого на земле!
– Да я же… я ведь не люблю, но как же так, ну, брат, объясни!
– Нет, Рино. Не пытайся выпросить объяснения. Я не стану тебе ничего доказывать. Не можешь верить в Бога – верь хотя бы мне! Ты, Рино, сам того не ведая, душишь веру свою в попытках объяснить природу бытия. Но есть вещи, Рино, в которые можно только верить. И в пять, и в десять лет, – при слове «десять» он указал на дверь. Я замер, – и в семьдесят. Мог бы жить ты тыщу лет, то тыщу лет бы верил. Ты слышишь?
Рино кивнул. Мигель отпустил брата и обошел стол.
– Ты веру «фонарем» назвал. Что ж, мило! Но не фонарь она. И место у нее – не во дворе стоять. Ты спутал глину с гончаром!
– Я все ж не понимаю, о чем толкуешь ты, о чем?
Мигель стоял на своем и ничего не объяснял. Поднял диктофон со стола и удалил записи.
– Брат мой, я люблю тебя. Ты многое повидал. Но не гордись ты, будто мир познал, не мотыльки мы – светлячки. Не мы огонь несем, а огонь несется в нас. Не пред собой светить, не путь свой освещать, как фонари у поезда! Не для себя горим, поверь: чтобы остальным светлее