меня дома у прабабки, на улице Большой Зелениной, на Петроградской стороне. Мне всё происходящее не нравилось, и я, обычно спокойный, разбушевался и не хотел лезть в эмалированный тазик, в который толстенный бородатый дядька вылил бутылёк со святой водой, расставив по краям свечки. Было страшно обжечься, и к тому же там было ещё несколько детей, которые мне не внушали доверия. Я схватил попа сначала за крест, а потом за бороду и дёрнул так, что в руке остался клок его волос. Надо отдать ему должное, скрипнув зубами, он завершил процесс. Это стало главным семейным воспоминанием о моём крещении.
В пионеры-октябрята принимали по заслугам. Чтобы учился старательно, поведение было минимум «хор.», а лучше «прим.», чтобы уроки мира и политинформации готовил. Короче, с моим «неуд.» ловить было особенно нечего. К тому же, так получилось, что я своему однокласснику первого сентября в первом же классе перед первым в жизни класса уроком мира разбил нос в кровь. Цветы, белые переднички девочек, мальчики в белых рубашках и кровь на чистых белых платочках одноклассниц, которые они тянули Серёже. С Серёгой мы потом подружились, он тоже оказался порядочным говнюком, но меня учителя как-то сразу невзлюбили.
В октябрята я таки прибился к общему стаду, это, кажется, начало второго класса было. Отдельно на «Авроре» принимали только отличников, а общую массу – в школе через несколько месяцев, после летних каникул.
У меня в октябрятах было две главные проблемы. Все хорошие октябрята вели дневник наблюдений за природой, а я вечно на него, как, впрочем, и на все уроки, забивал – других дел много было. Но уроки, хоть как-то, я делал, а вот на наблюдения за природой совсем забил, что мне потом и аукнулось.
Вторая проблема открылась не сразу – у меня появилась привычка грызть октябрятский значок. Сначала я начинал грызть верхний кончик звёздочки, а когда он стачивался, я переходил на другие, планомерно подбираясь к золотокудрому изображению Владимира Ильича Ленина в детстве. Меня ругали, писали в дневнике замечания, но значки алюминиевые, стачивались довольно быстро. Обычно вместо звёздочки мой октябрятский значок напоминал первый советский спутник, в иллюминаторе которого улыбался семилетний Ленин.
Пионеры были объединены в «звенья», а октябрята в «звёздочки», по принципу террористов-бомбистов народовольцев. Каждая «звёздочка-звено» каждую неделю делала какое-нибудь полезное дело: стенгазету, уборку класса, следила за растениями, собирала жёлуди для зоопарка, помогала ветеранам НКВД и т. п. Меня бросили в «культурно-массовый сектор»: я рисовал стенгазету, а точнее, опять же, звёздочки на ней, в которые преподаватель вписывал имена ребят и отмечал дежурных.
Основное воспоминание, оставшееся про октябрят, это первые в моей жизни линейки, на которых ветераны и пионервожатые говорили что-то бодро-гнусавящими голосами, а дети стояли и смешно ёжились от желания пописать после домашнего завтрака. Октябрят не брали никуда: ни в Общество охраны памятников, ни в Общество друзей природы, надо было подняться до пионера.