зачем же тогда будить. Чем кончилось, Иннокентий не расслышал, но был на стороне своего командира. Хотя тоже и фон Мекк, глядишь, по-своему прав.
Иннокентий почувствовал, что его пробивает озноб, захотелось вжать голову в плечи и закутаться. Рядом шёл Кудринский. Поручик совсем превратился в охотника и даже, казалось, стал ниже ростом, потому что пригнулся. Разведчики и полуэскадрон двигались от старого лесничества на запад по почти всеми забытой просёлочной дороге. Пройти предстояло несколько вёрст без проводника, так надёжнее, потому что проводники трусили, а дорога разведчиками была уже хоженая. Кудринский шёл легко и дышал почти неслышно, а Иннокентий чувствовал, что ему дышится удивительно плохо, как будто горло сдавили пальцами и воздух еле проходит.
А Кудринскому было хорошо, он шёл и держал в голове маршрут.
«Ещё две версты, – думал Кудринский, – сейчас противник нас не видит, если не выставил охранение на дальних подступах. Но скорее всего не выставил. Они так далеко не любят». Где лежит германское передовое охранение, было известно: в ста – ста пятидесяти шагах от первого ряда проволоки, об этом обменялись сведениями с соседним отрядом атамана Пунина, который за последний месяц, выполняя задачи по XVIII армейскому корпусу, облазил все подступы к противнику и всё зарисовал на схему. Пунинцы даже вступали в перестрелки с ландверными и имели потери.
«Какие же они смелые, братцы-пунинцы», – думал про них Кудринский. Он познакомился с их атаманом поручиком Леонидом Пуниным и его младшим братом Львом и немного завидовал им, потому что они называли себя партизанами особого назначения, подражали легендарному Денису Давыдову и готовились к нападению и уничтожению штаба генерала Винекена, но пока не получили одобрения от командующего 12-й армией генерала Горбатовского. Кудринский даже уже хотел подать рапорт и попроситься к атаману, но его сдерживало то, что он никак не мог забыть лейб-кирасира его величества поручика Смолина и своё так и не удовлетворённое прошение о зачислении в полк. Решения не было никакого, ни положительного, ни отрицательного. Он шёл, задумался и услышал тяжёлое дыхание, оглянулся, рядом плёлся Четвертаков. Кудринский остановил группу. Четвертаков благодарно посмотрел на него и тяжело сел на обочине. Кудринский присел рядом.
– Что с вами, Четвертаков?
– Чё-та дышится тяжело, ваше благородие…
– А идти сможете?
– А как же-ш, ваше благородие, ща тока отдышусь…
– Ладно, посидите, отдышитесь, а нам некогда…
– Я догоню, Сергей Алексеич, ваше благородие, я, как только…
Кудринский поднялся.
Четвертаков вынул чистую тряпицу и вытер пот со лба, тряпица стала мокрая. Один раз в жизни с Иннокентием такое уже было, когда давно весной он высадился на восточном берегу Байкала, вытащил лодку на сухое, промочил ноги и ушёл в тайгу, а что было дальше – не помнил, только очнулся снова на берегу Байкала на песчаной отмели Селенги́, а рядом сидел притащивший