остался один. Он не ел приготовленных матерью салатов и запеченного мяса, не смотрел новогодние передачи по телевизору, а уселся к окну и с необъяснимым удовольствием и затаенным ожиданием разглядывал темную заснеженную улицу. Снаружи было пустынно и тихо, и только где-то вдалеке, на более оживленных улицах, слышались отголоски веселья, какие-то вскрики, смех, возможно, шум хлопушек и петард. Изредка мимо дома спешил одинокий прохожий или небольшая компания.
Какая романтичная пустота и тишина, в самый разгар праздника, и как уютно и тепло дома!
Тем временем шел двенадцатый час. Егор начал беспокоиться. До аэропорта примерно полтора часа ходу, и к одиннадцати мать должна была быть на месте. Он очень надеялся, что к часу ночи она вернется, с бабулей ли или нет – уже не важно. И мать не обманула его ожиданий. В час с небольшим в замочной скважине недовольно и нетерпеливо заёрзал ключ, и в квартиру буквально ввалились мать с чемоданом наперевес и бабуля.
Мать нашла бабулю в аэропорту, в зале ожидания, терпеливо сидящую на скамеечке. Ни звонить и сообщать о своем прибытие, ни добираться сама бабуля не стала, она просто сидела и ждала, что, возможно, за ней кто-нибудь приедет и заберет ее. А если бы не приехали и не забрали?.. казалось, бабуля покорно приняла бы и такой итог, смирившись и пополнив ряды городских бездомных. Эта трогательная пассивность и непротивление судьбе вызвали в матери Егора такой прилив сострадания к старому, беззащитному человеку, что она даже не стала ругаться на бабулю за ее беспомощность, а схватив ее вещи, поспешила с ней на 39-ый автобус, чтобы, быть может, еще успеть на метро. Новый год они встретили в автобусе, на полпути к Московской. Далее мать решила-таки не испытывать судьбу и у метро поймала такси, которое в целости и сохранности довезло их до дома.
Егор не долго радовался приезду бабули. Поскольку вариантов не было, бабуля поселилась у них. И поскольку комнат имелось всего две, мать Егора, как полноправная хозяйка жилплощади, отправила бабулю жить на половину Егора. Само собой, также требовалось и прописать ее, чтобы иметь доступ к поликлиникам, пенсиям и прочим благам. Егор воспринял заселение на свою территорию так, будто его прижали к стенке в туго набитом лифте. Это была практически клаустрофобия. Бабуля разложила повсюду свои принадлежности и увеселения, книги, газеты, кроссворды, вышивку, очки, вставную челюсть, ветошки и тряпочки, вроде и ненавязчиво, но для Егора словно транспаранты, гласившие с издевкой: «теперь эта комната не твоя, не твоя! Ты ничтожество!». И еще – запах, едкий старческий запах простого мыла и мочи. Помимо этого, бабуля кричала по ночам. Егор спал на диване, а бабуля рядом на кресле, и часто, примерно в час или два ночи, принималась во сне выть волком, визжать, кричать в голос. Эти звуки вырывали Егора из глубины сна, сердце его бешено колотилось, в голову словно втыкали кол, и еще долго после этого он не мог заснуть. Однажды, разбуженный среди ночи бабулиными криками, он с досады саданул ей кулаком по спине, о чем потом сожалел.