Так считалось.
Но Мартынов до конца своей жизни неоднократно говорил своим знакомым, что «принять всю нравственную ответственность этого несчастного события на себя одного» он не в силах. При этом намекал на роль секундантов, которые, по его словам, «постарались раздуть ссору».
Говорили, что каждый год в роковой день 15 июля он уезжал в один из подмосковных монастырей и заказывал там панихиду «об убиенном рабе Божьем Михаиле».
Кто же были эти секунданты? У Лермонтова – Глебов, у Мартынова – князь Васильчиков.
Лермонтов и князь Васильчиков прибыли на воды почти одновременно: князь Васильчиков – из С.-Петербурга, Лермонтов – из действующей армии.
Князь Васильчиков принадлежал к старинному боярскому роду, входил в круг высшей знати. Его отец занимал важные посты на государственной службе, был на дружеской ноге с всемогущим Бенкендорфом, в любое время мог получить аудиенцию у императора. Оба молодых человека были одного круга, получили хорошее образование и, видимо поэтому, сначала даже подружились. Они снимали на двоих дом у местного жителя, Чиляева, который рассказывал, что отношения у его жильцов были сначала такие хорошие, что даже на конюшне каждый из них мог пользоваться общими лошадьми для прогулок. Однако, по словам домовладельца, через некоторое время дружба их заметно охладела.
И тут возникает вопрос: как мог приятель Лермонтова стать секундантом Мартынова? Мартынов по социальному положению находился гораздо ниже обоих дуэлянтов, общаться с ним на равных для князя Васильчикова представляется довольно странным…
На водах, конечно, все упрощалось, и в курортном обществе на вечерах и балах принимались люди, которые не могли бы туда попасть в Петербурге. Самым популярным в этом сезоне был салон, где царили княжны Верзилины – девицы знатные и красивые. При наличии большого количества офицеров, которые отдыхали и лечились на водах после ранения, поклонников у дам было хоть отбавляй.
Лермонтов входил в число поклонников одной из княжон Верзилиных. Ухаживание успеха не имело, и кто-то из окружающих даже подшутил над ним и написал на него эпиграмму.
«Mon cher Mишель!
Оставь Адель.
А нет сил-
Пей эликсир.
И тогда вернется снова
К тебе Реброва»
В те годы, как видно, эпиграммы писали все, и эпиграммы писались на всех. Но если эта, с позволения сказать, «поэзия» может вызвать лишь улыбку, не то было с эпиграммами, написанными гением. Эпиграммы Лермонтова не били, они убивали.
Случилось так, что однажды князь Васильчиков, крупно проигравшись в карты, позволил себе излить свою досаду в крепких выражениях (о, разумеется, в мужском обществе). По-видимому, в те времена знать считала употребление матерных слов исключительно привилегией простого народа. Во всяком случае, Лермонтов тут же написал на князя язвительную эпиграмму, которая разошлась в местном обществе, как круги на воде.
«Наш князь Василь-
Чиков по батюшке,
Шеф простофиль,
Глупцов по дядюшке.
Идя в кадриль
Шутов по зятюшке,
В речь вводит стиль
Донцов по матушке».
Он