рюкзак.
Ольга Дмитриевна сидела с каменным лицом. Интересно, поставила она Митьке двойку?
И тут я зачем-то взял и сказал это вслух! Правильно говорят – язык мой – враг мой. Сегодня язык с самого утра меня подводит.
– А вы, – говорю, – интересно – поставили Бочкину двойку или нет?
Бочкин даже подпрыгнул! Такой подлости он от меня явно не ожидал. Ольга Дмитриевна покачала головой и сказала: «Я поставила Бочкину точку. Пока – точку. В следующий раз будет, конечно же, двойка».
Бочкин смотрел на меня, как голодный волк в зимнем лесу. У него, кажется, даже глаза засверкали. Я бы не удивился, если бы у него и слюна изо рта потекла – от бешенства. Я и сам от себя не ожидал такого фортеля.
– Мне кажется, – сказал миролюбивый Киреев, – что Пустельков просто еще не до конца выздоровел, Ольга Дмитриевна. Если бы он был здоров, он бы никогда…
– Ясно, – отрезала Ольга Дмитриевна.
– Иногда что-нибудь ляпнешь, не подумавши, – сказал Смирнов, – а потом сам себя коришь и мучаешься.
– Ты мучаешься, Пустельков? – с надеждой спросил Киреев и посмотрел на меня коровьими глазами.
– Ничего он не мучается, – буркнул Митька, – когда ему стыдно, он краснеет. Я с ним с детского сада дружу… дружил. Знаю.
– По-моему, он покраснел, – заметил Смирнов, – немножко, самую капельку.
– Ну да, – бросил Митька и вышел из класса.
– У него уши горят, Ольга Дмитриевна! – воскликнул Киреев. – Поглядите! Пустельков, неужели ты не чувствуешь?!
Я не чувствовал, как у меня горят уши. Я горел изнутри от ужаса содеянного. А уши – ерунда. Но на всякий случай я закрыл уши руками.
– Идите, ребята, – сказала Ольга Дмитриевна, и Киреев со Смирновым потянулись к выходу.
– Скажи, Пустельков, – начала Ольга Дмитриевна, – что с тобой происходит? Ты словно с цепи сорвался. Ведь вы с Бочкиным дружили – не разлей вода, а теперь Бочкин сам по себе, и ты сам по себе, и между вами что-то происходит. Не понимаю, что?
– Между нами пробежала муха, – задумчиво сказал я. Ольга Дмитриевна поморщилась.
– Эта муха не только пробежала, она, кажется, хорошенько вас обоих покусала, Пустельков. С тех пор, как ты выздоровел, тебя просто узнать невозможно!
Я упрямо молчал. Не собирался я выворачивать перед Ольгой Дмитриевной ду-шу наизнанку. Разве она сможет понять, что у меня на сердце, если я и сам не понимаю, как это меня лучший – лучший! – друг променял на какую-то девчонку! Да еще новенькую! Митька, к тому же нарушил не только священные правила мужской дружбы, но и правило новеньких. Новенькие должны сидеть тише воды, ниже травы, пока старенькие к ним не привыкнут, а Митька… благодаря Митьке новенькая Долгорукова сразу стала чуть ли не главная в нашем классе! Все разговоры только о ней и были. Даже сонный Киреев подобрался при виде Долгорукой.
– Дело в Лене Долгорукой? – вдруг спросила проницательная Ольга Дмитриевна и заглянула мне прямо внутрь через свои огромные квадратные очки. Я впервые видел глаза Ольги