полушубке, про который Чиж хотел сказать: «Вот что от тебя останется, если я осерчаю», – но не решился, так как к смерду приблизился киевский князь.
Это, конечно, выручило смерда, ибо у Бовы зачесались кулаки и на левой шуйце, и на правой деснице.
Узрев князя, отложил чесанье смердячьей ряхи на более подходящее время.
– Вот, княже, лучший на свете медок, – раскрыл кадку с мёдом смерд. – Слаще не бывает.
Подошедший тиун, отскребнув ложкой комок мёда, пососал его и проглотил. Раскатав затем нижнюю часть свёртка из телячьей кожи, что держал в руках, поставил стилом какую-то понятную лишь ему загогулину. Следом проверил кули с овсом, короба с воском, меха в дерюгах, которые с пыхтением подтаскивали и разворачивали или раскрывали дружинники.
Князь одобрительно качал головой, а тиун, высунув от усердия язык, ставил знаки и отметины на скатке из телячьей кожи.
– Медвежьи шкуры на шубы пойдут, на санные полости в зиму, как сейчас, да на ковры-подстилки, – басил, руки за спиной, смоленский воевода. – Из лисиц, куниц и соболей тоже шубы хороши и шапки, а из бобровых шкур умельцы отличную обтяжку для колчанов делают, ну и другие вещи, – оттеснил плечом Бову, что не прибавило тому настроения.
– Видишь, Бобёр, на что можешь пригодиться? – подтрунил над приятелем Чиж.
– Ну что стоите, гриди, хватайте посчитанные вороха шкур и на сани тащите, указал, какие именно, тиун. – Стоят, рты разинули и мух ловят, – показал князю свою хозяйственную хватку, сметку и рачительность.
– Холоп, – бурчал Бова, кидая в сани связку собольих шкур, – сделать бы из тебя обтяжку на мой колчан, – оглядел жирного писарчука, скумекав, что тут материала хватило бы на колчаны всему десятку.
А неподалёку уже запели пьяные песни, и у кабака, на торжище, возникла удалая драка, отвлёкшая медведя от грустных размышлений о превратностях судьбы, ибо били его скоморохов.
Хмельные парни и красны девки, взявшись за руки, пели и плясали. Некоторые только в харях – круглых масках в честь бога Солнца, а большинство в лярвах и страшилах: личинах и костюмах зверей и домашних животных.
Бове глянулась деваха, ряженая в кобылку. Круп у неё был даже обширнее лошадиного.
Распевая и приплясывая, они приблизились к князьям, и, взявшись за руки, затеяли вокруг них хоровод, напевая: «Коляда, коляда. Нам и горе не беда. Бог здоровья даст сполна. Будут полны закрома».
«Кобылка» вплотную приблизилась к Святославу, и, сняв личину – под ней оказалось весьма привлекательное лицо, крепко поцеловала в губы, за что князь велел поднести лярвам и страшилам зелена вина и на весь хоровод отвалил серебряную гривну, чем привёл в неописуемое уныние скупого тиуна, но подал волнующую надежду артели немного помятых скоморохов, которую, на данном этапе, возглавлял тверезый, в отличие от них, медведь.
Но луч надежды потух, как свеча на ветру, когда, проводив взглядом ушедших князей, сквалыга-тиун приказал гридям пинками гнать от товарных ценностей хмельных балясников