милым лицом, вызвавший в фандоме жаркие споры, достаточно ли он аристократичен для роли виконта Саншайна. Для себя она решила тогда, что – да, достаточно, у него ведь были такие чудесные светлые кудри и приятная располагающая улыбка, и она очень расстроилась, когда его заменили, и даже от огорчения написала на форуме поклонников книг Жени Фишер, что новый мальчик совершенно точно мискаст и бездарь, и как можно было взять на такую роль такое убожество, и кажется, потом она писала что-то еще, но сейчас все это было не важно, не важно, не важно – ведь юноша, стоявший на сцене вторым слева, был… он был…
Он был прекрасен.
Прекрасен, как грех. Как мечта, как первая любовь, как все куклы, что ей не купили в детстве. Как солнечный луч, золотым клинком взрезающий тяжелые февральские тучи, как подснежник, просыпающийся навстречу этому лучу где-то глубоко под сугробами, как теплый летний дождь, смывающий пыль с усталой листвы, как первый снег, врачующий безобразные земные раны. Верочка смотрела в его лицо – юное, сосредоточенное, нервное – и в каждой его черточке узнавала Эдварда, своего Эдварда, Эдварда, жившего в ее голове двадцать с лишним лет. Полуобнаженные мужчины двигались по сцене, менялись местами, перебрасывались сброшенными балахонами, взмывавшими над их головами огромными белыми птицами; что-то нараспев говорил красивый Воронов, ему что-то отвечали другие люди, наверняка тоже очень красивые – Верочка не понимала их и почти не замечала, не в силах оторвать глаз от юноши, стоявшего когда-то вторым слева. Единожды разглядев, она больше ни разу его не потеряла, ощущая исходившее от него незримое сияние даже тогда, когда он убегал за кулисы, и безошибочно находила его вновь, стоило лишь ему опять промелькнуть в толпе. Она молча просидела весь антракт, не в силах подняться с места, не слыша, что говорила ей довольная Танюха, а потом занавес поднялся, и его больше не было на сцене – но Верочка почему-то знала, что он придет справа, что сейчас он молча стоит где-то там, за сценой, и поэтому просто сидела и долго смотрела в мерцавшую его светом темноту, не отвлекаясь на глупые шекспировские страсти. Ее терпение было вознаграждено – в конце концов он вышел из правой кулисы, склонился почти до пола, поймал халат, сброшенный Вороновым ему на руки и, уходя, улыбнулся куда-то в пустоту так светло и печально, что у нее чуть не остановилось сердце. Потом Воронов, кажется, убивал какую-то полураздетую женщину, и делал это непростительно долго, а потом спектакль, кажется, закончился, и юноша вынес ему халат. Зрительный зал взорвался аплодисментами – она машинально смыкала тяжелые мокрые ладони вместе со всеми, завороженно глядя, как он медленно и плавно кланяется, до последнего мгновения не опуская вниз своего прекрасного лица.
– Чего застыла, пойдем! – нависшая над ней Танюха озабоченно ткнула ее букетом. – Хочу вперед лахудр этих успеть, а тебе вообще вон куда переться, твой-то совсем с краю стоит!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте