а сама наверное скрылась на кухне или как в прошлый раз притворилась больной и улеглась в постель, а хозяин, значит, пусть сам с ним разбирается. А муж её и сам-то не знает кого он боится больше: жену или администрацию, вот и стоит сейчас, трясётся перед К., не зная, что ему делать, и проклинает, наверное, себя за мысль, что решил вечером по своим делам высунуться во двор. Странно только, что он перестал величать К. землемером как раньше.
Поэтому К. спокойно сказал: «Ничего страшного Ханс, ты меня этим не обидел, – и он даже легонько подтолкнул хозяина в грудь пальцем, чтобы тот быстрее соображал, – распорядись пожалуйста, чтобы меня поскорей покормили. У меня ещё много дел на сегодня».
Лицо хозяина приняло обречённое выражение, но он, видимо, смирился с назначенной ему судьбой и сделал шаг назад, послушно пропуская К. перед собой.
Большой зал был полон крестьян, и за каждым столом сидели люди. Но стоявший галдёж тут же смолк, когда К. зашел в зал в сопровождении опечаленного хозяина. Слабые, но грубо сложенные лица, как один вытаращились на К., как будто к ним хозяин привёл не обычного человека, а ярмарочного медведя на цепи. Никогда он не станет здесь своим, как бы он не старался, внутренне содрогнулся К. от этой невыносимой мысли, глядя на крестьян сидящих как мухи вокруг столов; каждый раз они будут видеть в нём только чужака. Один лишь Замок мог бы изменить это положение, утвердить его права в Деревне, но как он далёк и недоступен для К. сейчас! Шварцера в зале не было видно, и это ещё больше расстроило К. Он вздохнул и обернулся к хозяину, чтобы тот показал ему место, где К. мог бы присесть и поужинать, но оказалось, что тот уже исчез, видимо, решив таким способом снять с себя ответственность, которую навалила на него жена, а там пусть сам К. разбирается, что ему делать и куда идти. У К. сейчас даже не было сил рассердиться на такое вероломство и поэтому он просто молча прошёл по залу, сел на свободный стул, под пристальными, но безучастными взглядами людей вокруг, откинулся на спинку стула и устало прикрыл глаза.
Он услышал как окружавшая его тишина вокруг начала постепенно сменяться каким-то жужжанием и шёпотом, который становился всё слышнее и слышнее и наконец перешёл в голоса, как будто люди вокруг, сначала хотевшие дать ему отдохнуть от шума, теперь махнули на него рукой и вернулись к своим повседневным разговорам. Странно только, что он не понимал ни слова, даже обрывки фраз казались чужеродными его разуму, словно маленькими бугорками в бесформенном шуме, будто он сейчас сидел в таверне где-нибудь в Италии или Франции, где никто не говорил на его родном языке. Но вдруг на столик перед которым он сидел, со стуком что-то поставили, маняще запахло горячей едой и К. живо открыл глаза, возвращаясь из своего полусна-полузабытья. Он с удивлением увидел, что стол перед ним сервирует сам хозяин – значит всё-таки не сбежал, похоже боится обидеть К. больше, чем свою жену – для К. это можно было считать хорошим знаком, какие-то свои утерянные в борьбе позиции, получается, ему удалось вернуть, не потратив дополнительных