кровосос-комсомолец для них безобиден? Или что виноват кто-то другой?
Ведьма однозначного ответа пока не дала, но кто знает, что будет ночью? Как себя поведу? Я л, точно лис, забравшийся в спящий курятник – всех всполошил. Вдруг укушу кого-то еще? Из своих, что тогда?
Неизвестно, способен ли верколак себя контролировать, но наблюдать за мной будут все. О работе можно даже не думать, завтра городок будет гудеть. Придут и линчуют, чтобы было спокойней. Опыт у них, видимо, есть. Поди, отлавливают таких пару в квартал, раз тему знают. Делов на полдня…
Интересно, как поступают с такими? Отдают на передержку в зоопарк или приют кровососов? Жгут, вешают, лечат в психушке, сажают на цепь?
Наблюдая настороженные лица соседей, я уже не был уверен, что не сдадут. Цыганка потрясла всех. Существо, что ходит по огню, аки земле, не от мира сего. Это явно не фокус, такой люди верят. По сути, она сверхъестественна, как сам верколак. Отчего же боятся только меня?
И ведь никого не убил. Один всего «кусь», безобидно и мило. Почему сразу монстр? Пусть даже так, зачем же травить, пугать, убивать? С каждым такое может случиться. Будто у меня выбор был.
Я вышел на свежий воздух, надеясь привести мысли в порядок. В голове хаос, гонявший по кругу те же вопросы: «Что происходит? Кто я теперь?».
Вернувшись в барак, я застыл на пороге: моих вещей нет. Их вынесли за дверь вместе с кроватью. Там склад инвентаря.
Сердце сжалось от горечи, но винить ребят я не мог. Им завтра работать, а рядом со мной никто не уснет. Всем будет спокойней, если буду спать под замком. Правда, от настоящего монстра карантин не спасет.
Я собирал вещи, когда меня позвали к Толяну. Разжился отдельными апартаментами, благо комсорг. Выглядели они, как все ленинские комнаты, но здесь время замерло и остановилось лет так десять назад. Плакаты с лозунгами свалены кучей в углу. Бронзовый бюст Ильича и панно двухголового Маркса и Энгельса давно не протирали от пыли. Возможно, здесь опасались неосторожным касанием вызвать мятежный их дух.
На стене остался лишь вызывающе красный, как пионерский галстук, плакат: «Съветският Съюз е наш освободител, приятел и брат!». Звучит, как укор и язвительное напоминание о преданной дружбе. Но была ли она?
Застоявшийся воздух будто пропитан разочарованием и крахом надежд. Выцветшие шторы закрывали окно, скрывая атрибуты эпохи, которая ушла навсегда. Ей аборигены уже не гордились, стыдясь «братской помощи», что получили от нас. Мы ж во всем виноваты, кто ж еще…
Верный своим привычкам, Толик восседал за столом с полинявшей скатертью, стаканами и непременным графином. Они словно еще ждали от него резолюций, но «аплодисментов, переходящих в овации», здесь не услышат уже никогда. Тут же небольшая выставка с консервированной местной продукцией и старенький радиоприемник с вылезшей наружу проводкой. У окна две сдвинутые друг к другу кровати. Про роман с медсестрой уже знали все.
Сейчас наш комсорг деловито копошился в своем рюкзаке. Рядом, с обычной для себя хитрой улыбкой, щурился Лешка. Видимо, выкружил что-то, раз доволен собой.
– Кароч…